Больше года научные институты и высокие начальники ломали головы, как закрепить слабые породы и врезаться в гору. А тут, будто по волшебству, все было решено в секунды. С кровли портала бурили веером. Если клинило, оставляли штанги, если удавалось пробурить до коренных пород и вытащить снаряд — забивали в скважины арматуру большого диаметра. Чуть приостановив осыпь, начали разбирать завал, Славке через воздуховод просунули алюминиевую проволоку со свертком сигарет и спичек.
— Слав! — кричал Димка. — Задубел, наверно?
— Не на пианинах играю, — донеслось из трубы: — Разбираю помаленьку выход.
Такырбас приехал на следующий день, когда завал был убран. Славку вынесли из забоя, напоили, привезли в поселок и, как был в спецовке, бросили на койку. Шмидт с сильным польским акцентом долго пытался что-то сказать, но усталость взяла свое. В тяжелом сне маячила корова, испугавшая его в детстве. Он мотал головой и шипел.
Утром у Такырбаса было странное лицо: будто плохой гример пытался придать ему гримасу озабоченности. Начальник расхаживал возле портала, Лис, клоня повинную голову, семенил за ним, смена делала вид, что работает, тешила начальство. Опять все встало на свои места, поделенные сумасбродным временем.
Я готовил станки к спуску, сидя наверху портала, ждал подъемный кран, смотрел на начальников, слышать, о чем они говорили, не мог, но сейчас понимаю — радовались не тому, что за сутки была проделана работа нескольких недель, а тому, что авария явно была и теперь под ее шумок можно много чего списать. Вертелся Лис, ловил запахи дурных денег, идущие с рук начальника.
Чуть позже я сказал Абишу:
— Главный враг Такырбаса тот, кто хорошо работает!
Я рассуждал, что провозись мы с завалом неделю, он, соответственно, во много раз удачней погрел бы руки на затянувшейся аварии. Я ошибался, много позже понял: все, что мы делаем, мы делаем ему на пользу. Но, Абиш, похоже, поверил мне, самодельному философу.
Еще не началась настоящая работа: едва дошли до коренных пород и только-только собрались показать, на что способны, Такырбас отвалил участку зарплату вдвое больше ожидаемой. От денег не отказываются, высокой зарплате радуются, в глубине души понимая, что это подачка.
Лис на раскомандировках мигал растерянными глазками, шумно чесал затылок, озирался, будто его загоняли в ловушку. Говорил, теперь будем работать по-новому — из управления треста пришла бумага, велено перейти на хозподряд. — «Что за подряд, — ворчали бродяги, — если мы до сих пор не знаем, сколько зарабатываем? Такырбас, как иждивенцам, сколько надумает, столько кинет». Лис смотрел в потолок, хмурился, оправдывался:
— Должны быть расценки на все виды работ. Сам видел, да забыл. Склероз…
А Славка озверел. Проходчики шутили — не надо было откапывать. Но шутка звучала все серьезней, как предупреждение. Чего хотел звеньевой? Может быть, поверил, что теперь каждый будет получать по труду? Он завелся, стал комплектовать свое звено.
Клюшкин с Димкой остались, остальных выжил. На мастера — «салаженка в очках», кричал на каждой раскомандировке: говорил, что дубаки ему не нужны, что лопата падает из рук, когда мастер стоит за спиной, а пользы от него нет.
— Усы оборву, сачок, если крутиться не будешь.
Мастер отмалчивался, но с каждым наскоком звеньевого делал глаза строже. В комнате итээровского общежития, тренировался перед зеркалом, надеялся прожечь Славку взглядом. Лис, Лева, Тихий ухмылялись, помалкивали. Салаженка устроил на участок сам Такырбас.
— Таракан, — не унимался Славка. — Сунет за пазуху транзистор и тормозок с бутербродами, сидит, трясется, как сученка от холода. Я говорю: «Возьми лопату, погрейся!» — А он мотает головой: не могу, я — начальник!
Славка похвалялся, что писал в Якутию и на Колыму, где работают друзья — настоящие проходчики. Вот приедут — дадим жару. Теперь не то, что вчера, — теперь подряд!
Я бурил недалеко от портала. Сигареты кончились, пошел к тоннельщикам. Гляжу, в Славкином звене лопатит схватывающийся бетон мужик в черном подшлемнике. Лицо его показалось мне знакомым, будто вчера виделись. Оказалось — Абиш, только моложе.