Вместо долгожданного отдыха, в ванной, на кухне за чаем и ночью я ломал голову — зачем? Вспоминал события последних трех лет и доказывал сам себе, что причина может быть одна — Абиш добился своего, и ребята из ОБХСС наконец-то занялись Такырбасом.
К утру, в полусне-полубреду, сложилась речь, которую я должен был сказать следователю или суду, чтобы поверили: таких как Такырбас, нельзя оставлять на свободе.
К десяти утра я уже шагал по указанному адресу. От бессонницы кружилась голова, мутило и першило в горле от сигарет. При входе проверили документы, позвонили и отправили на второй этаж. В кабинете сидел круглолицый парень в просторных джинсах и рубахе с закатанными рукавами, его рыхлый зад облипал табуретку, будто всасывал ее в тучное тело. Гудел вентилятор, следователь двумя пальцами стучал по клавиатуре портативной пишущей машинки.
Я молча выложил повестку, он мельком взглянул на нее, окинул меня цепким взглядом и начальственно спросил:
— Где работаешь?
Не дослушав, перебил:
— В восьмидесятом, во «Взрывстрое» числился?
Я кивнул, приготовился выслушать вопрос и выложить все, что заставил себя вспомнить, но следователь порылся среди бумаг и придвинул мне подшивку.
— Эти деньги получал? Подпись твоя?
Мне очень хотелось, чтобы подпись была поддельной, а деньги не получены, но взглянув на бланк, я вспомнил даже магазин, к которому гурьбой потянулись работяги, получив эту премию.
— Подпись моя, и деньги получал! — ответил с разочарованным вздохом.
Расписавшись, спросил: — Что, заворовались начальнички? — Следователь хмуро кивнул. — Этого и стоило ожидать!
— Почему? — он впился в меня насторожившимися глазами.
— Абиш говорил, что у нормального человека бородавка на глазу не вырастает: бог шельму метит! — Я решил начать с этого: иначе не объяснить, почему рабочие люто ненавидели Такырбаса и молчали, хотя были уверены, что их обкрадывают.
Следователь презрительно усмехнулся уголками губ и глаз, чуть приподнялся и опустился на табуретке. Его рыхлый зад, как воздушный шарик, округлился и снова всосал седалище, поменяв и тут же приняв прежнюю форму. Усмешка сбила меня с толку и я заторопился:
— Абиш, хоть и неграмотный, но умный, он говорил: есть законы, созданные властью и временем, а есть вечные, идущие от богов и крови… Что-то вроде совести. Такырбас этих законов не чувствовал.
— Какой Такырбас? — раздраженно спросил следователь, вставляя в машинку чистый бланк.
— Так все звали Петренкова, начальника управления. Такырбас — значит лысый с казахского.
Следователь подавил зевок, поцокал языком, дергая пухлой щекой, и окончательно потерял ко мне интерес.
— Все это любопытно, но к делу не подошьешь!
С повесткой в руке и приниженной шеей в кабинет робко вошел лохматый парень лет двадцати пяти.
— Вот, — повеселел следователь. — Два года числился в вашей бригаде, — хохотнул и подмигнул ему. — Узнаешь напарника по трудовому героизму?
Вошедший ссутулился вопросительным знаком и угодливо осклабился.
— Не то, что тебя, фамилии начальника участка не помнит. Мертвая душа. Это факт!
Я вышел и швырнул в урну отмеченную повестку. Обдавая гарью, мимо с ревом проносились автомобили, нагревался и дышал жаром в лицо асфальт, деревья, как навязчивые побирушки, скрюченными ветвями цеплялись за прохожих. До следующего заезда на работу оставалось тринадцать дней. В общем никаких планов кроме отдыха у меня не было. «Встретиться бы с Абишем, подумал я. — Если утром выехать в Бартогай, к обеду можно добраться».
Знакомые места, немногие старые друзья, оставшиеся в потрепанной бригаде… Я представил встречу с ними и мысленно отказался от поездки. Явлюсь праздный и денежный, вроде вербовщика, в то время как у них с зарплатой туго и начальство под следствием. Нехорошо!
Я выспался днем, до полуночи вспоминал годы прошлой жизни на строительстве водохранилища, почувствовал, что ночью все равно не усну, достал чистую общую тетрадь, придвинул лампу к столу. Приглушенно урчали машины, попрятавшись, помалкивали рассерженные москиты, ночные бабочки мягко шлепали крыльями в стекло освещенного окна. У меня не было фактов, которые хотел получить следователь. Но если бы все знали то, что знал я, Такырбаса можно было бы упечь за решетку без фактов. Так мне казалось той душной ночью. Я обтерся мокрым полотенцем, сел поудобней и начал писать.
Нулевой цикл