Днем человечек всегда спал — ночью у него работы много было. Ходил он тогда по лесу и, присвечивая себе куском светящейся гнилушки, ночных сов от птичьих гнезд отгонял. Ранним же утром помогал мотылькам из куколок выходить и крылышки расправлять, а цветам — бутоны раскрывать перед восходящим солнцем. Потом вел на водопой маленького косулёнка, у которого звери матку загрызли; от волка его охранял. А еще освобождал из силков попавшихся туда куропаток и тетеревов…
Когда же падала на землю роса — купался гном в ямке, что лось копытом своим выбил. Освеженный, чистенький, возвращался он в жилище, что в старом постоле было, да и засыпал на ложе из мягкого птичьего и заячьего пуха.
После целой ночи ходьбы и работы наваливался на гнома тяжелый, каменный сон. Зарывшись в пух, не слышал он ни лая Гацека, ни путешествия в зубах пёсика. Только к вечеру разбудил его голод — тем более сильный, что пухлый носик его почуял какой-то очень вкусный запах.
Как раз в это время Якуб растопил печь и жарил на сковороде сало для заправки пшенной каши. Гном быстренько вылез из постола и с любопытством огляделся вокруг. Тихо и тепло было в сенях — ни ветра, ни сырости. Приподнялся гном на цыпочках, подтянулся к самому порогу и сквозь щель в неплотно закрытых дверях заглянул в горницу. То, что он там увидел, показалось ему приятным и вызвало доверие в маленьком сердечке гнома. На лавке сидел человек в сером кафтане и в таких же постолах, как и тот, что служил гному жилищем. На коленях человек держал миску с кашей и ел из нее. Рядом с ним, у самых ног хозяина, аппетитно чавкая над малой мисочкой, уплетал кашу пёсик.
Известно, как любят гномы вкусную еду. С большой охотой пьют они молоко и едят пшенную кашу со свиными шкварками.
Но не посмел гном войти в хату и попросить незнакомого хозяина, чтобы он и ему выделил часть своей еды. Поэтому притаился за порогом и стал ждать.
А тем временем Прокша поужинал, да и лег на полатях, где сено было положено и застлано кожухом. Гацек же прыгнул через порог и, чуть не растоптав гнома, отправился дом сторожить. В печи догорали смолистые щепки и бросали на пол тусклый свет.
Гном осмелел, перелез через порог и вошел в горницу. Охватило его сразу приятное тепло, а манящий запах, что долетал от сковороды, казался гному еще милее. Тихо ступая по глинобитному полу своими тонкими ножками, обутыми в сапожки из кожи, которую недавно сбросил с себя ужик, стал гном собирать возле лавки рассыпанную кашу, крошки хлеба и кусочки шкварок, которые упали с ложки Якуба.
Обильно поужинал гном — пришлось маленько распустить на своем круглом брюшке пояс, сотканный ему в подарок старым одиноким древесным пауком.
«О, видно хороший хозяин этот человек, что спит на полатях! — подумал гном. — Сам ест и о собаке заботится. Сколько каши ему в мисочку наложил!»
А Прокша и не спал вовсе — печальные мысли его в это время одолевали. Со своего ложа заприметил он гнома и усмехнулся добродушно, видя, как маленький человечек старательно собирает с пола и с аппетитом ест крохи, оставшиеся от ужина.
«Добры они, эти человечки! — подумал он. — Старательные, заботливые, полезные… Пусть он у меня поселится. Веселее с ним будет в хате, всё не один я…»
Утром поставил он для маленького гостя — поближе к порогу — мисочку похлебки и кусочек хлеба помягче. С того дня, когда, бы ни ел, всегда помнил о гноме.
А маленький человечек, видя, что хозяин дружелюбен к нему, совсем освоился и надолго загостился в хате Прокши. Теперь он совсем изменил свои обычаи — как и люди спал ночью, а работал днем. Однажды, прибирая в сенях, Прокша глубже задвинул бочку в угол, чтобы Гацек не добрался до постола. Так что пёсик вскоре и позабыл о принесенной из лесу забаве. Теперь уже никто не мог нарушить покой в жилище гнома.
Обрадованный этим маленький человечек насобирал в лесу заячьего пуха и выстелил себе новое ложе, а из пустого ореха смастерил себе музыкальный инструмент, на котором по вечерам очень красиво играл. Днем же старательно работал и много услуг оказал кузнецу. Уцелевшим от грабителей курам устроил удобные гнезда, чтобы не приходилось им нестись в лопухах; коровам сочный хебд[23] в корм подбрасывал, чтобы молоко пожирнее давали; пёсику будку вымостил и покрыл наново, чтобы кудлатого дождь не мочил. Обойдя весь дом и двор, осмотрев его, да справив всё, что надобно, отправился гном в кузницу, где Прокша трудился в одиночестве, перековывая оставшиеся после наезда разбойников слитки выплавленного железа.
Едва гном через порог кузницы перелез, как зашумело что-то на дороге, и вот уже сам Лабендзь, с двумя своими оруженосцами, остановил коня возле кузницы.
— Эй, Прокша! — крикнул рыцарь. — Вот тебе мой меч, надо перековать его. Да поспеши, брат, а то он мне скоро на турнире понадобится!
Тут оруженосец вручил Прокше меч в сафьяновых ножнах.
— А кроме того, — сказал рыцарь, еле сдерживая удилами танцующего под ним и рвущегося вперед каштанового скакуна, — надобно выковать мне четыре копы[24] хороших копий! Только гляди — я долго ждать не буду!.. За платой не постою — крикнул он, уже мчась к лесу, — дам столько, сколько следует, только поспеши с работой!
Нисколько не заботясь о том, что в кузнице нет выплавленного железа и работников, рыцарь и два его оруженосца умчались по дороге. Только комья земли, да клочья травы из-под ног коней во все стороны полетели…
Встревожился Якуб. Нет, не выполнить ему одному такой работы для Лабендзя! А это значило отдать кузницу в чужие, немецкие руки… Пред очами Прокши страшная картина возникла: вот толстый немец и два его тощих подручных хлопочут возле наковальни, а другие, целой толпой, мехами огонь на горне и в дымарках разжигают наново, на чужом добре свою выгоду правят…
«Что делать? Как мне от беды уберечься? — горько раздумывал Якуб, вертя в руках меч. — С этим-то я управлюсь, а копья? Где железа взять, как их столько выковать за короткий срок?»
Сам с собой разговаривая, на горе свое сетуя, взялся Якуб за перековку меча Лабендзева и остаток угля в горн засыпал. И не знал Якуб, что гном в самом темном углу кузницы под лавкой сидит, зорко смотрит на всё и каждое слово человеческое ловит…
До позднего вечера работал Якуб и, чуть не сомлевши совсем, бил по наковальне, да меха в горне раздувал. К заходу солнца меч был готов. Начистил его Якуб до блеска и положил в сундук, что в хате стоял. Потом лег на полати и распрямил натруженную за день спину. Недолго однако спал он — печальные мысли сон отогнали. Встал Якуб опять, чтобы пойти в кузницу. Но только за порог вышел, остановился словно вкопанный и замер от сильного удивления…
По всей вырубке и в кузнице от пылающих горнов кузнецких и веселых костров на поляне было светло как днем. Дымарки ожили: снова текла из них выплавленная багрово-бурая руда, снова меха поддерживали в печах пламя и жар. А двигали те меха крохотными ножками своими маленькие плавильщики-гномы — все одетые в кожаные фартуки, как и пристало в кузнечном ремесле. Пенился шлак поверх растопленной руды, и маленькие работники сгребали его крохотными лопатами. Возле дымарок подручные рубили на куски мягкие еще слитки железа, чтобы ковать способнее было…
Не счесть, сколько там молотов било, сколько работало маленьких человечков, одетых в коричневые колпачки и кожаные фартуки! Шум самосильный над вырубкой стоял — шум голосов работающей толпы. Словно в улье гудело всё вокруг!
Спрятался Якуб за угол хаты и стал из-за кустов глядеть на маленьких кузнецов и плавильщиков. И не мог надивиться, как складно у них работа идет, как всего им хватает — и умения, и расчета, и ловкости. Заметил, как на конце вырубки дым из ям идет, где гномы-угольщики выжигали древесный уголь, для поддержания огня в дымарках потребный. А на лесной дороге показались маленькие возы, груженые кусками уже выплавленного железа. Тащили их козы и олени, а гномы-возчики только покрикивали на них весело.
23