Когда он вышел, Абдулахаб совершил намаз и встал напротив повелителя. Тот отложил бумаги, чуть наклонил голову, приготовившись выслушать если не завещание, то исповедь.
— Посмотри мне в глаза, Масуд, — сказал Абдулахаб жестко, так, что не узнал своего голоса.
Сардар удивленно вскинул на него глаза. И все понял. Рука из-под бумаг поползла под халат.
— Не надо, — предупредил Абдулахаб. — Не успеешь. — И приставил к его горлу кинжал. — Ты был плохим сардаром и мусульманином: трусливым и бездарным, похотливым и неверным. Ты не водил в бой своих моджахеддинов и погубил отряд, ты нарушил заветы Корана, насиловал невинных детей и чужих жен…
— Ты забыл о своих грехах, — вставил Масуд.
— Нет, не забыл. Но мои грехи по сравнению с твоими — милость Аллаха…
— Твоя жизнь тоже была в моих руках, и я пощадил тебя.
— Верно, Масуд. Меня не за что было наказывать. Но что бы ты сделал, если бы я надругался над твоей женой?
— Я бы сказал тебе спасибо, — постарался выразить улыбку на лице Масуд, но губы его дернулись уголками кверху и тут же опустились. — Женщина без мужчины — что арык без воды — засохнет, зачахнет.
— Это вы-то с Азизом мужчины? Да вам только обезьян осеменять, и то насильственно.
Масуд рванулся под халат к пистолету, но не успел: лезвие легко проткнуло халат и тело чуть ниже соска, слева; другой рукой Абдулахаб зажал сардару рот…
Моджахеддины спокойно пили чай, сидя у самого выхода.
— Господин просил не беспокоить его, он лег отдыхать, — сказал, выходя, Абдулахаб…
— Исповедался? — спросил с чуть заметной насмешкой Тахир.
— Самую малость, — ответил Абдулахаб.
— Ты считаешь, очень серьезно? — Насмешки в голосе Тахира как не бывало.
— Идти на встречу с шурави всегда серьезно.
— Но ведь захоронка далеко от поста?
— А ты уверен, что ее не нашли шурави и не сделали на том месте засаду?
— Я не подумал.
— И напрасно. В вашем деле мозгами нужно шевелить, как электронная машина. Все вычислить, все предусмотреть. Потому мы торопиться не будем, пусть вначале Гулям разделается с десантниками.
Ветер мешал говорить, в рот сыпались пыль, песок, и Абдулахаб замолчал. Прошло не менее получаса.
— Куда ты меня ведешь? — обеспокоенно спросил Тахир.
— Мы зайдем вначале в Шаршариф.
— Зачем?
— Я заберу Земфиру.
— Куда? — Тахир остановился от неожиданности.
— С собой.
— И тебе не жалко ее? — сочувственно спросил Тахир.
— Жалко. Потому и забираю.
— Напрасно, — вздохнул Тахир.
— Думаешь, снова к Масуду, Азизу попадет?
— Ты… ты знаешь? — совсем остановился Тахир.
— Идем. Нам еще предстоит многое узнать.
— И ты простил? — никак не мог уняться Тахир.
— Скажи, ты зачем пошел в моджахеддины? — на вопрос вопросом ответил Абдулахаб.
— Чтобы мстить неверным.
— Вот и я за тем же. А почему, думаешь, Масуд сам не повел отряд?
— Масуд — господин, — без тени сомнения ответил Тахир.
— А чем господин отличается от нас с тобой?
Тахир замялся.
— Тем, что он богат, — подсказал Абдулахаб. — А ты хочешь быть богатым?
— Я получаю две тысячи семьсот афгани, у меня шестеро сестер и братьев, больная мать…
— А знаешь, сколько получает Масуд?
— Масуд — господин, — подчеркнуто твердо повторил Тахир.
— Это я слышал. А ты хочешь стать господином?
Тахир помолчал.
— Нет. Аллах создал меня дехканином.
«Вот и поговори с ним, — мысленно усмехнулся Абдулахаб. — А Тараки революцию провозгласил. Не случайно дехкане не берут байскую землю — батрак родился батраком и умрет им, так в Коране записано. И Тахир, если удастся завладеть золотом, ни крупинки не возьмет… Придется как-то отделаться от него. Но это там, на той стороне. Помощник он верный и может пригодиться».
Ветер выл за окном, гудел и стонал, стегал по стеклу с такой силой, что казалось, оно вот-вот рассыплется вдребезги. Лампочка, висевшая у подъезда общежития летчиков, обычно освещавшая весь фасад здания, еле пробивалась сквозь наплывающие волны песка и пыли, а иногда и совсем меркла, и комната, где отдыхал Николай, погружалась в могильную темноту, навевая и без того невеселые мысли.
Полковник Шипов улетел на Центральный в очень плохом настроении и с явным игнорированием командира эскадрильи, ни «до свидания» не сказал, ни напутствий, ни указаний не сделал, будто никто здесь Громадин. Возможно, теперь и никто. Без последствий «тактические соображения» Николая он не оставит, и за потери, неудачу с него спросят. «Это уже ваша проблема, как лучше спланировать бой с меньшими потерями. На то вы и авиационный командир», — оговорил он сразу свои указания. Вот так-то. А потери… Стыдно будет рассказать об этом бое: против тридцати недобитых душманов пять вертолетов с сорока пятью десантниками участвовало. И умудрились один вертолет потерять, один поломать; шестеро погибло, двое из эскадрильи, девять раненых… Не иначе Сташенков нахрапом полез, пренебрег законами тактики… А Шипов обласкал его, чуть ли не героем представил: «Спасибо за службу, сынок. Так и надо: сам погибай, а товарища выручай. Вертолет — железка, еще сделаем, а вот людей…»