Помимо того, мир, каким он его знал, рухнул. Всё, что он считал правильным, хорошим, ценным и достойным защиты, оказалось поддельным. А ещё, он полюбил мужчину, который в первых рядах сражался, чтобы как раз этот мир и разрушить. И теперь он живёт с теми, кого считал врагами. Это слишком для любого человека, а для тяжело раненого девятнадцатилетнего юноши, у которого не было возможности посмотреть на жизнь под разными углами, это определённо сложнее, чем для меня. На меня тоже повлияло всё это, но я заранее был к этому готов. Шторма же окунули в новую жизнь с головой.
* * *
Во время следующей перевязки я спрашиваю Шторма, почему он отрезал косички. С одной стороны, чтобы отвлечь его от боли, с другой — мне любопытно. И я хочу наконец услышать, как он говорит. Он почти всегда молчит.
Шторм пожимает плечами, хотя это, определённо, причиняет ему боль, и отвечает равнодушно:
— Захотелось что-то изменить.
Он сидит на больничной койке, а я осторожно накладываю повязку ему на грудь. Дренаж убрали, и шов больше не мокнет. О сквозной ране в предплечье уже не стоит и говорить.
— Твои раны заживают поразительно быстро, как ураган. Ты делаешь честь своему имени.
Я улыбаюсь ему, чтобы он не выглядел таким хмурым, но он просто фыркает. Он не облегчает мне задачу.
— Шторм — это не просто ураган, это ещё и горячая кровь, боевой дух, сила… это имя мне больше не подходит.
В его голосе столько разочарования, что у меня сжимается сердце.
— На данный момент, может быть. Но ты выздоровеешь. Может быть, ты хочешь, чтобы я звал тебя Кейном?
После того, как я закрепляю свежую повязку на его груди, он откидывается на подушку и закрывает глаза.
— Я ничего не хочу, просто чтобы меня оставили в покое.
Шторм кажется отстранённым, не проявляет ко мне романтических чувств. Он позволяет мне осматривать его рану, но мои прикосновения действуют на него как удар током. Он постоянно вздрагивает. Но, по крайней мере, они не оставляют его безразличным. Вот только они ему неприятны или он подавляет возбуждение? Может, он лишь разыгрывает передо мной душевную травму? Постепенно я начинаю сомневаться, давит ли на него депрессия или дело в чём-то другом. Или он просто ненавидит меня, потому что я его предал. Но тогда он не признался бы мне в любви, когда его принесли.
Проклятье, этот парень сбивает меня с толку! Я едва могу думать ясно.
Как врач, я считаю, что у него, скорее, депрессия. К сожалению, в худшем случае, она может длиться годами. Нет никакой гарантии, что Шторму вскоре станет легче. Он может даже полностью от меня отвернуться, чтобы я не напоминал ему о причинах его угнетённого состояния. Ведь весь его мир рухнул, жизненной цели больше не существует.
Перед тем, как отойти, я провожу большим пальцем по соску на здоровой стороне груди. Сосок сразу сжимается, а Шторм хватает ртом воздух.
В нём ещё остались чувства! По крайней мере, сексуальные…
— Поговори со мной! — прошу я, а сам думаю: «Мне тебя не хватает».
Я так хотел бы погладить его покрытые густой щетиной щёки. Он ещё не брился, и выглядит чертовски мужественно.
Не открывая глаз, Шторм отворачивается:
— Я хочу спать.
Я очень скучаю по прежнему весёлому парню, который ходил по квартире голым и повсюду оставлял беспорядок.
Я тоже чувствую себя уставшим, и одиноким, хотя Шторм рядом. Не только он потерял свой дом. Месяцы борьбы против режима и постоянный страх быть пойманным опустошили меня. Но я постепенно привыкаю к Резуру, нахожу себя. Только расслабиться никак не могу — беспокойство о Шторме не даёт.
Чёрт побери, я тоже имею право быть в депрессии! Но не могу себе это позволить. Хотя, если настроение у меня не изменится, придётся заказать антидепрессанты из Уайт-Сити.
* * *
Я бы нашёл время, чтобы заботиться о Шторме, если бы он позволил. Но поскольку он явно не хочет меня видеть, я снова погружаюсь в работу.
После падения режима, нагрузка стала меньше — многих больных теперь лечат в больнице Уайт-Сити, и мне приходится искать для себя другие задачи. Поэтому я делаю трансляции исторических материалов по городской сети, чтобы люди из-под купола могли расширить свои знания. Сенат многое от них скрывал.
Шторм всё ещё холоден со мной и почти не разговаривает. Хотя это доставляет мне адские муки, я не могу его в этом винить. Для него я, должно быть, всё ещё остаюсь предателем.