Чувство вины, будто миллион крошечных рыболовных крючков, вонзилось в меня и засело намертво.
«Поплачь, и тебе станет легче» – так всегда говорила мама, и я постаралась изо всех сил, но мне не удалось выдавить из себя ни одной слезинки, потому что: а) я не заслуживала, чтобы мне стало легче, и б) мои слёзные каналы закрылись навсегда, потому что в) я умерла.
Грохот вертолётов затих, затем совсем исчез. Единственными звуками в доме были мои судорожные бесслёзные всхлипывания. Каждое имя я извлекала из глубин своего сердца с чудовищной леденящей тоской, будто пересчитывала мраморные шарики в мешочке.
Мама.
Папа.
Бёрди.
Я.
Айви и её семья, мои учителя и одноклассники, и женщина из кафе, где готовили рыбу с картошкой, и добрый дяденька, который пел матросские песни на скамье в порту каждую субботу после обеда.
Лучшая подруга Бёрди, малышка Эмма, со своим вечно чумазым носом, несмотря на который мы всё равно любили её, и…
Дяденька, который привозил молоко и…
Наш школьный хомяк.
Белый пёсик, который пытался предупредить нас.
Все. Все, кого я знала. Моя деревня. Вся моя жизнь.
Когда я закрыла глаза, я увидела жуткие картины, испуганные лица и протянутые руки, застывшие навсегда, будто насекомые в янтаре.
Мне отчаянно захотелось дышать, вынырнуть из своего горя и вдохнуть воздух полной грудью, сбежать от боли. Но море похитило мой последний вдох. Я беспомощно открывала и закрывала рот, будто рыба, которая знала, что ей осталось недолго.
Час шёл за часом. Я сидела мокрым комочком на ковре в прихожей, по-прежнему в сырой одежде, по-прежнему с морщинистой кожей, а небо постепенно темнело.
Мягкий свет гирлянд, развешанных на стойках лестничных перил, мерцал, пока не сели батарейки, и тогда мрак окутал меня с ног до головы. А я всё сидела и ждала маму, папу и Бёрди. Мне не терпелось увидеть их и извиниться. Мне так хотелось обнять их, заглянуть им в лицо – они отругают меня и простят. Мой разум отчаянно цеплялся за этот призрак надежды, словно за спасательный плот.
Они скоро придут. Совсем скоро. Они вернутся. В любую минуту.
13
Жить нелегко, когда ты умер
Лунный свет пробивался сквозь облака за дверью. Никто не приходил. Где они застряли? Заблудились, что ли?
Я заставила себя подняться с пола, оставив мокрый след. Моя кожа блестела от влаги, а во рту всё ещё ощущался привкус соли. Меня трясло от холода, как обычно бывает, если слишком долго ходишь в мокром купальнике. Интересно, это нормально? Я всегда буду выглядеть и чувствовать себя так, как это было в момент моей смерти? Мокрой и израненной, в морской соли с ног до головы? Утыканная ракушками, будто шкатулка из приморского магазина подарков?
Ну где же они? Может, подать им знак, что я здесь и жду?
Я бросилась на кухню. Фонарик, вот что мне нужно. Я подам им сигнал на азбуке Морзе из нашего сада позади дома. Если они в море, они увидят мой сигнал и вернутся.
Оставалась только одна крошечная проблема. Я не знала азбуку Морзе.
И ещё одна проблема.
Я не могла открыть ни один кухонный шкаф, чтобы найти фонарь. Сколько бы я ни старалась, мои пальцы соскальзывали с поверхности. Я вспомнила свою неудачную попытку войти в контакт с задней частью того спасателя – моя нога отскочила в последнюю минуту, будто магнит, поднесённый неверной стороной к другому магниту.
Однако себя я потрогать могла. Я могла выдирать ракушки из своей похожей на резину мёртвой кожи и проводить рукой по спутанным солёным волосам, – вот уж повезло! Но я не могла прикасаться к живым людям.
И, как оказалось, это правило распространялось также на физические предметы – стекло, дерево, металл. То есть на всё, кроме меня.
Я пристально посмотрела на выдвижной ящик. Наш фонарь лежит внутри него. Я попробовала ударить по ручке изо всех сил, уцепиться за неё, стукнуть по ней от досады, даже наорать, – ничего не помогло. Мне так и не удалось за неё ухватиться.
Итак: я могу сидеть на ступеньке, но не могу открыть ящик комода. Я могу подниматься и спускаться по лестнице и ходить по комнатам, но не могу открывать двери. Я могу слышать и видеть живых людей, но не могу заставить их увидеть и услышать меня. Я могу наблюдать, но не могу ни во что вмешиваться.
Эх, пока что смерть никак не способствует повышению самооценки.
Хотя постойте! Может, не всё так плохо. Если я умерла, умею ли я…
…летать?