Но я так радовалась походу в ресторан, что мне казалось, дорога выложена сахарной ватой. Я чуть ли не бежала вприпрыжку. Всего за несколько минут мы поднялись на холм и стали медленно спускаться в деревню.
– Как тихо, – проговорил папа. – Даже птицы смолкли.
Действительно. Вокруг повисло тягостное безмолвие. Ни с того ни с сего заложило уши, и, судя по тому, как Бёрди тёрла свои уши и морщилась от боли, не только у меня. А когда мы спустились на Харбор-стрит, заполненную людьми, наслаждавшимися холодным зимним солнцем, все привычные уличные звуки показались приглушёнными. Даже чайки и скрипящие мачты лодок, которые создавали довольно шумное музыкальное сопровождение во время каждой прогулки на пристань, стихли.
Будто Клиффстоунс затаил дыхание.
Мы зашли в ресторан. Остальные уже сидели за столиком возле окна.
– Ты пришла! – сказала Айви, обнимая меня.
– Конечно.
Через плечо Айви я широко улыбнулась Тее Трабвелл, постаравшись растянуть рот до ушей, а в ответ получила озадаченный взгляд. Что, не получилось мило провести время вдвоём, как ты планировала, да, Трабвелл?
– Простите, у нас темновато, – сказал официант, забирая наши пальто. – Электричество отключили.
– Да что вы говорите? – удивилась мама.
– Не волнуйтесь, – добавил он. – Через минуту всё заработает.
– Главное, чтобы «Просекко» было холодным, – улыбнулась она.
На улице возле портового мола залаял маленький белый терьер.
– Море сегодня необычное, вам не кажется? – сказал папа, усаживаясь на свой стул.
Лай становился всё отчаяннее. Пёсик нарезал бешеные круги, затем рычал на море. Подросток, который держал поводок, никак не мог взять в толк, что творится с его собакой.
– Да, – сказала миссис Трабвелл. – Такое гладкое.
– Слышали про землетрясение? – спросил кто-то. – Вроде во Франции?
– Только заголовок видел, – пожал плечами папа. – Не думал, что это так…
– Да. Совсем недалеко от нас, буквально в двух шагах.
Маленький белый пёсик охрип от лая.
Подросток перестал смеяться от растерянности и пытался уволочь пса подальше от мола. Люди на улице показывали в сторону горизонта, широко разинув рты и выпучив глаза.
– На что они смотрят? – проговорила мама, щурясь от солнечного света.
– Неужели дельфины? – воскликнула Бёрди, вскакивая со стула. Она обожала дельфинов.
Я выглянула в окно.
Нет,
7
Бракованная партия горячего шоколада
Случилась авария.
Я промочила постель. О нет. Такого давненько не бывало. Лет с пяти, по меньшей мере. Я промокла насквозь. Не только пижамные штаны. Я вся.
Щёки. Волосы.
Ресницы. Постойте, неужели у меня и вправду моча на ресницах? Разве такое возможно? За ночь я обрызгала себя с ног до головы собственной мочой? Может, выпила слишком много горячего шоколада вчера, когда мы вернулись из…
На одно жуткое, чудовищное мгновение мой мозг отключился… из «Краболовки»? Конечно. Наверняка я выпила слишком много горячего шоколада, когда мы вернулись домой.
Хотя, дайте подумать, разве мы вернулись?
Я никак не могла вспомнить. Не могла отыскать ни одного воспоминания о том, как мы попрощались и поднялись по тропе-убийце к дому. А что мы ели на обед? Какой вкус был у чизкейка? В голове пусто.
Постойте.
Нет.
Кое-что я помню. Была собака. Она лаяла. «Неужели это единственное, что ты помнишь?» – спросил внутренний голос.
Я нахмурилась и беспокойно заёрзала в луже. Нет. Всплывали и другие фрагменты. Не очень приятные.
Мы бежали?
– Быстрее, быстрее! – раздавался мамин голос, глухой, обречённый.
Почему мы бежали? Я ждала, затаив дыхание, что ещё мне вспомнится. Но нет, ничего. Моё сознание напоминало поле на закате, скрывающее невидимые тайны, шелестящие в траве.
Я подняла руку, чтобы смахнуть капли с ресниц. И только тогда обратила внимание на свои руки. Выглядели они неважно, сильно поцарапанные. Все ногти были вырваны.
В тот момент я впервые почувствовала леденящее прикосновение страха. Будто холодный мокрый нос неторопливо обнюхивал меня. Привет. Просто хотел тебе сказать, что я рядом!
К счастью, не всё так плохо. Я слышала обнадёживающий звук газонокосилки за окном. Если кто-то стрижёт газон, значит, жизнь продолжается. Это научный факт.