На следующее утро доктор Шаде без предисловий спросил, действительно ли я хочу, чтобы Эйвинд получил опеку над детьми. Хорошо ли я подумала. И я, конечно, повторила то, что уже сказала раньше. И тогда доктор Шаде достал из ящика стола нужный документ. Невероятно красивый, на хорошей бумаге, написан он был на страшно ученом датском языке. В нем доктор подтверждал, что в течение многих лет был моим врачом и наблюдал, как я боролась с возрастающей депрессией и страхами, и рекомендовал, чтобы меня освободили от большой ответственности, связанной с опекой над двумя маленькими детьми. Что-то в этом духе. Невероятно красиво. И очень нам поможет. Он подписал и поставил печать, положил в конверт, на конверте и в верхнем углу письма стояло его имя и все регалии, в частности, можно было понять, что он дипломированный хирург, хотя практикует как семейный врач. После этого наши проблемы решились сравнительно быстро, Эйвинд получил пособие на себя и детей, нам дали квартиру в том же доме, где мы жили раньше, только поменьше, без комнаты Бьёсси, Эйвинд на это лишь рассмеялся, сказав, что нам, к счастью, больше не нужна целая комната для этого человека. Я бы охотнее общалась с Сигурбьёрном, а не с Кудди, который вдруг стал проводить время с нами, но это, конечно, в первую очередь друзья Эйвинда…
ШТОРМ
Йон Безродный, хиппи-коммунист, пригласил нас на ужин. Он постучал прямо в тот момент, когда мы заселялись в квартиру, сказал, что уезжает в Исландию, будет там работать в издательстве, а вот мы, наоборот, вернулись, так что было бы здорово устроить, так сказать, вечер «приветствий и прощаний». В нашем новом жилище было очень тесно и едва ли нашлось бы место для кастрюлей и поварешек, чтобы готовить самим, так что идея мне понравилась. И я решил принять приглашение. У него наверняка есть пиво, значит, как-нибудь потерпим. Йон жил, как я уже упоминал, в многоквартирном доме. Дома стояли буквой «П», и его квартира была прямо напротив нашей, я мог бы следить за его семейной жизнью с балкона в гостиной, если бы у меня был бинокль и хоть малейший интерес к его жалкому существованию. Жена его в общем-то довольно милая, у них трое или четверо детей, но не общих, он застрял в университете на последних курсах, работал над каким-то изданием, а теперь вот моет полы в университете, пока жена доучивается, кажется, на оптика. Йон Безродный считал, что принести в жертву свое образование или отодвинуть его на второй план, чтобы жена могла учиться, — это ужасно прогрессивно и достойно подражания. Конечно, он неплохой малый, просто настолько неинтересный, что почти начал действовать мне на нервы, особенно когда дважды или трижды повторил, что пытается «разрушить стены национализма в районе» — с этой целью он общался с турками, как с равными, — в его части дома турки, полагаю, были в большинстве. Но я знал, что турки не проявляли к нему никакого интереса, приходили, только если их приглашали на национальную исландскую еду, молча ели и уходили — то есть приходили, чтобы пожрать на халяву, а не потому, что хотели подружиться с хозяевами.