— Что-о-о?..
— Твоя статья — шедевр. И ясно как день, что ты зря тратишь время на этого Карламагнуса.
— Но ведь мне нужно на что-то жить…
— Верно, но в газетах полно невыносимых дебилов, а ты не можешь за две кроны в час дышать таким дерьмом! Подвинь мне телефон, сейчас услышишь, что бывает, когда нужный человек звонит в нужное место. — Набирает номер, гудок. — Халлвейг! Солмунд Аксельссон на проводе! Он там?.. Да, Эйки, дорогой! Мое почтение. Я тебя не разбудил, дружище? Слушай, Эйки, у меня тут молодой человек, хороший знакомый, мальчик попробовал всего понемногу, рекомендую тебе взять его в газету… Да, уверяю, со временем он войдет в журналистскую элиту. Станет одним из истинно великих! Послушай, он прозябает на какой-то неквалифицированной работе, очень одаренный мальчик, передать ему, что он может ее бросить? Что ты за него возьмешься? Да, буду очень обязан! В четверг, в десять утра! Жду с нетерпением! Спокойной ночи, дружище! Пока!
Я не знал, что и делать. Предложение звучало так заманчиво, а похвала придала мне уверенности в себе. Мы пили всю ночь. Но я еще не ушел с работы и пошел бы туда утром, если бы Солмунд не решил завершить этот королевский пир, пригласив меня на завтрак в ресторан отеля «Лофтлейдир», после чего мы отправились в винный магазин, а оттуда с двумя бутылками ко мне в подвал, бабушка ушла по делам. Перемещение из холостяцкой квартиры Солмунда ко мне было все равно что попасть из дорогого мебельного салона на благотворительную распродажу Армии спасения, но Солмунд был в восторге. Вечером мы пошли в какой-то бар, я достал блокнот и ручку и изображал журналиста, задавая разным идиотам острые вопросы, а проснулся на следующее утро дома со свинцовой головой, надел робу и отправился на работу.
Два мальчика пытались высказать мне за то, что я накануне прогулял. Их звали Роберт и Альберт, они были родственниками и друг другу, и Карламагнусу; своего рода семейный бизнес, один я был приемышем, посторонним. Роберт мне нравился. Он был совершенно сумасшедший, в некотором роде даже идиот; трижды заваливал экзамен на права, последний раз — после сотни уроков. Выглядел он как цилиндр, без талии, и это действовало мне на нервы, поскольку штаны на нем вечно висели, наполовину обнажив ягодицы, и так он ходил почти целый день. Роберт постоянно организовывал музыкальные группы. Они отчаянно репетировали в прачечной его матери. Одна из этих групп, «Горные братья», считай что стояла на пороге мировой известности. «Мы созрели, чтобы записать диск», — доверительно сказал он мне однажды. Им, как всегда, не хватало, только инструментов, но как-то утром он заявился весь красный от гордости и сообщил, они обзавелись тремя микрофонами. «Три микрофона», — повторил он в тот день раз пятнадцать, и от этого жить становилось светлее. Его родственник Альберт был вполне нормальным человеком, но вечно мрачный — его постоянно настолько возмущала какая-нибудь ерунда, что он просто слов не находил, чтобы выразить свое негодование. В основном его раздражал Роберт. Альберт считал, что он лжет. Всем и во всем. Разговаривал Альберт тихо и только один на один. Отводил человека в сторонку и тихо бормотал, рыская вокруг себя взглядом. Никогда не смотрел в глаза собеседнику. Он предупреждал меня, что нельзя верить Роберту. «Горные братья» никогда не добьются мирового признания. У Роберта нет клавиш. Он даже не знает, что это такое. «Что они будут делать с тремя микрофонами? Роберт — жалкий врун. Лучше его избегать». Если во время этих нотаций я что-то отвечал, вставлял слово — не важно, соглашался я или возражал, — он тут же резко замолкал и уходил, не обернувшись: «И ты, Брут!»
В то утро мы с Карламагнусом вместе работали на бетономешалке. Работа грязная, но все-таки вполне терпимая, если делать все аккуратно. Например, чтобы высыпать цемент из мешка, требовалось лишь простое ловкое движение. Но Карламагнус накидывался на мешок, словно тот опасен для жизни, разрывал его, опрокидывал, тряс и бил. Естественно, все тут же было в пыли, и мы оба начинали задыхаться. До полудня время летело как бешеное. Я ничего не видел, кроме рук Карламагнуса, которые вертелись как лопасти в густом тумане. Случалось, я пытался остановить время громким криком отчаяния, но он тонул в шуме бетономешалки.
С такой же точностью, с какой космонавты взлетают в небо, в 12.00 мы шли на перерыв.