ШТОРМ
Несмотря ни на что, пьесу все-таки поставили. Пришлось пойти на премьеру. Мне просто прислали с курьером два роскошных пригласительных билета. Я никогда не бывал на премьерах, так что решил пополнить свой жизненный опыт. Позвонил Иси, стал уговаривать прийти, чувствовалось, что он сильно нервничает. Он явно принял мое негативное отношение ко всему этому на свой счет, но отношения выяснять не стал, сказал только, что для авторов всегда шок, когда они видят, как их произведения толкуют другие. Но я привыкну. И что мне от этого перепадут неплохие деньги. Мне сразу стало как-то легче. Я, конечно, и раньше понимал, что если из этой идеи с пьесой что-нибудь получится, то мне полагаются какие-то деньги, но не смел на это надеяться. В последнее время я уже столько раз обжигался, рассчитывая что-то получить. «А не поделить ли нам пополам?» — спросил Иси. «Что поделить пополам?» — переспросил я, не вполне понимая, о чем он говорит. Но потом он назвал сумму. Она была намного больше, чем я себе представлял. И оказалось, что это самая низкая плата за постановку исландского произведения в Национальном театре. Получу половину — и моих трудностей как не бывало. Я сменил гнев на милость. Сказал Иси, что, собственно, не вижу во всем этом ничего особенно ужасного, мне просто не понравилось то первое чтение. Мы со Стефанией, конечно, придем на премьеру.
Но потом позвонили из издательства. Исполнительный директор Гудстейн, этот потный идиот. «Да-да, премьера, пьеса дело нужное…» What’s that to you boy?[77] — хотелось спросить мне, но я ждал, когда он сам перейдет к делу. И он перешел. Типа мы должны обсудить гонорар. Издательство, разумеется, хочет проконтролировать, как им будут распоряжаться.
Это вывело меня из равновесия. Я просто онемел, поскольку я не привык к подобному обращению. Какие скупердяи! Не могут, что ли, оставить меня в покое с моими деньгами? Каковы? Надули меня почти во всем, что обещали, о чем говорили. Больше полугода вообще ничего не хотели обо мне знать; каждый раз, приходя в контору, я чувствовал себя как прокаженный. А теперь, когда у меня вдруг в перспективе замаячили небольшие деньги, стараниями друга моей юности, заметьте, они тут как тут, лапы загребущие.
Я лишь пробормотал что-то невнятное. Чувствовал, что никак нельзя заводить подобные разговоры с этим исполнительным идиотом. Который не смыслит ни в чем, кроме денег. Он сказал, чтобы я зашел и мы все обсудим. Назначил время, через три дня. Мне пришлось позвонить в театр и отложить встречу, на которой, как я понял, со мной собирались подписать договор и заплатить. После такого дня я валился с ног от усталости.
Я позвонил Йону Безродному и Сигурбьёрну Эйнарссону тоже — Сигурбьёрн, конечно, трус, заладил только: «Не имею к этому никакого отношения, не имею к этому никакого отношения». Пришлось напомнить ему, что он сотрудник издательства. И в свое время помог им завлечь меня в это болото. Мне послышалось, что Сигурбьёрн едва не плачет. Я начал думать, что он меня боится. И Йон тоже говорил что-то в том же духе, мол, не он решает. Только спросил меня, какой договор я подписывал. И что в нем сказано насчет «secondary rights» — вторичных прав. Я ответил лишь, что не держу таких мелочей в голове. И сказал, что это все унизительно, ведь они не сдержали и половины своих обещаний, к тому же я из-за них попал в такое затруднительное положение — и мне кажется справедливым, что мне должны дать возможность спокойно получить эту половину минимального авторского гонорара. Йон был вынужден признать мою правоту, обещал поговорить об этом в издательстве — когда я это услышал, мне стало легче; там должны его послушать, я-то с самого начала полагал, что он главный в этой истории. В итоге я снова переговорил с исполнительным директором Гудстейном, а потом позвонил главному режиссеру и сказал, что договор подпишут представители издательства и получат деньги как мои доверенные лица, а потом рассчитаются со мной — я подумал, что они возьмут себе только небольшую плату за посредничество, и спокойно пошел на премьеру.
Вечер был удивительный. Мы со Стефанией пришли в лучших нарядах, я ни разу не был в театре с тех пор, как лет тридцать назад бабушка водила меня на «Кардамоновый город», там по-прежнему было красиво, мне вспомнился тот первый поход. Собрались всякие знаменитости: министр культуры и тому подобное, атмосфера была очень приятная, все, мило улыбаясь, поздравляли меня, а я отвечал, что принимал в этом небольшое участие… в пьесе, конечно. Потом мы прошли в зал. Неожиданно для меня наши места оказались не в первом ряду, а в пятом или даже в шестом, к тому же в проходе, но я не придал этому значения. И вот начался спектакль. Он был лучше того чтения; «Халли» уже не говорил с оксфордским произношением и стал даже ничего, у него появился зычный смех и шумное сопение, и в чем-то он удивительно напоминал самого Халли — в пьесе он был комическим персонажем, и над ним иногда смеялись; министр культуры, сидевший недалеко от меня, несколько раз даже гоготал. Но пьеса была абсолютно слащавая, и еще эта невыносимая девочка-поэтесса. Все ее реплики начинались со слова «Знаешь…».