Она уже во второй раз заговорила, причем в один и тот же день. Я взглянул на нее, но она крепко зажмурила глаза. Трудно было сказать с уверенностью, ко мне она обращается или разговаривает сама с собой. Я медленно поехал, давая ей возможность уснуть. В этот вечер, когда мы наконец остановились на ночлег, я попытался заговорить с ней сам. Но она снова прикинулась глухонемой, не желая не то что говорить, а даже смотреть на меня. Ужасно глупо, но я почувствовал некоторое разочарование, а поначалу даже что-то вроде обиды. Во мне снова сработала дурацкая установка детства. И все равно я радовался, что она понемногу выбирается из своей ментальной тюрьмы. Радовался так, будто это имело хоть какое-то значение.
На следующий день мы двинулись дальше на юго-запад. Стоял солнечный жаркий день, и я пребывал в отличнейшем расположении духа. С проселочного асфальта мы выскочили на отрезок скоростного шоссе. Нигде не было видно ни души, да и дорога была совершенно пуста – ни единого брошенного автомобиля. На хорошей трассе фургон мчался куда как неплохо. Благодаря карте Сэмуэлсона я точно знал, что мы находимся неподалеку от Омахи. Если в дороге не возникнет непредвиденных задержек, сможем добраться до нее к заходу солнца. Около полудня – чтобы находиться в безопасности, если кто-нибудь будет проезжать мимо в то время, пока мы обедаем, – я свернул с шоссе на парковочную площадку, вышел и отыскал клочок тени под какими-то большими деревьями с корявыми ветками, названия которых так и не смог вспомнить.
За утро нам почти не попадались туманные стены сдвигов времени – а те несколько, которые мы встретили, находились далеко, настолько далеко, что при ярком солнечном свете даже невозможно было сказать, движутся они или стоят на месте. Но, очевидно, за время шторма одна все-таки прошлась по тем местам, где мы проезжали. Ярдах в четырехстах от нас боковая дорога резко обрывалась, упираясь в рощицу высоких развесистых пальм, похожих на те, которыми обсажены бульвары в Лос-Анджелесе.
Пальмы и большие корявые деревья служили свидетельством того, что мы на территории, где царит измененное время, отличное от того, в котором мы находились до этого. Воздух показался каким-то сыроватым, не похожим на обычный довольно сухой воздух Среднего Запада в разгар лета: он был настолько мягок, что больше всего напоминал морской. А несколько белых облачков в небе над головой, казалось, висели очень низко и отливали перламутром, как обычно бывает во Флориде, в отличие от обычно высоко висящих и похожих на перевернутые замки облаков более умеренной зоны.
Они выглядели как напоминание о том, что неплохо бы оставаться настороже – на случай появления какой-нибудь очередной странной компании. Насколько я мог определить, проходящие штормы изменяли лишь то, что было ниже уровня животной жизни. Суммируя в уме все увиденное, я постепенно начал приходить к заключению, что окружающая местность отстояла от моих родных времен на сотни, а то и тысячи лет в будущее. Об этом свидетельствовали вызванные бурями разрушения и геологические изменения, после которых на большинстве виденных мной участков последовало сильное облеснение. В большинстве районов жизнь практически вымирала, что и объясняло минимум теплокровных животных, не считая птиц. Само собой, при прохождении линии времени менялись топография и растительность, а еще я заметил рыб в озерах, которые до сдвига времени озерами не были. Но как именно была «составлена» шкала жизни, я не имел ни малейшего представления.
За обедом я еще раз попытался разговорить девушку, но она снова впала в свое обычное бессловесное состояние. Я продолжал болтать с ней из упрямства, потому что считал: если уж она однажды вышла из ступора, то может выйти и снова. То есть, чем упорнее я буду разрушать разделяющий нас барьер, тем скорее это произойдет.
Покончив с едой, я тщательно зарыл консервные банки и бумагу. Мы с девушкой ели много консервов, что делало трапезы делом крайне несложным, к тому же у меня выработалась привычка кормить Санди консервированным собачьим или любым другим мясом, которое удавалось найти. Кроме того, он время от времени охотился. Правда, старался при этом не убегать слишком далеко, что сильно ограничивало его охотничьи возможности. Мусор я закапывал на тот случай, если кто-нибудь или что-нибудь наткнется на него и задастся целью выследить нас.
Мы снова забрались в грузовик и выехали на скоростную автостраду. У меня сложилось впечатление, что этот привал совершенно лишил нас удачи. Через пять миль автострада исчезла – ее обрезала какая-то из прошедших через нее линий сдвига времени. Она закончилась аккуратным бетонным обрывом высотой футов в тридцать. Ниже не было ничего даже отдаленно похожего на дорогу – виднелись только поросшие кактусами и худосочными деревцами песчаные холмы. Пришлось вернуться на пару миль назад, чтобы найти съездную дорогу, которая, насколько я мог видеть, тянулась куда-то вдаль под углом к шоссе. Как и большинство дорог, по которым нам доводилось проезжать раньше, она была асфальтированной, но оказалась далеко не в столь хорошем состоянии, как та, что привела нас в городок Сэмуэлсона и трейлерный лагерь. Она была узкой, асфальт растрескался, а обочины заросли сорняками. Я засомневался, поскольку, хотя дорога и сворачивала именно в том направлении, куда мне было нужно, но что-то в ней вызвало у меня беспокойство. Мне попросту не нравилось, как она выглядела. Кое-где ее занесло песком – этакие золотые потеки на черном фоне, но, впрочем, не так сильно, чтобы замедлить движение фургона. И все же я старался ехать не более тридцати миль в час, внимательно оглядывая окрестности.
Дорога, казалось, не имела конца, но это ничуть меня не успокаивало. Было в ней что-то незнакомое – она как будто не относилась ни к одному из известных мне времен, невзирая на то, что была точь-в-точь как и любая другая проселочная дорога. Обрамляющие ее по обе стороны песчаные холмы тоже казались какими-то чужими, как будто перенеслись сюда из пустыни и осели здесь. К тому же становилось все жарче.
Наконец я остановил фургон, чтобы поточнее определить наше местонахождение на карте, поскольку, заглядывая в нее на ходу, я мог потерять направление. Судя по компасу, который я укрепил на приборной панели грузовика, асфальтовая дорога вела почти строго на запад и пригороды Омахи начинались менее чем в двадцати милях к юго-западу от нас.
Пока мы ехали по автостраде, я оставался спокоен, поскольку дорога явно относилась к нашему двадцатому столетию и, несомненно, вела к ближайшему крупному городу, в данном случае – Омахе. На проселочной дороге я поначалу тоже особо не тревожился, поскольку она вела примерно в том же направлении, куда я планировал ехать.
Но теперь я начал бояться, что она уведет нас в северном направлении, минуя город, и я его даже не успею заметить. За это время мы, несомненно, приблизились к нему настолько, что должны были несколько раз пересечь другие ведущие на юг и к центру города дороги. Но до сих пор «другие дороги» нам на пути не попадались. Более того, мы вообще не встретили ничего, указывающего на близость большого города, – ни железнодорожных путей, ни отдельно стоящих домов, ни изгородей, ни стройплощадок, которые только-только начали расчищать бульдозеры..
Мне стало как-то не по себе.
Разложив карту на капоте грузовика, я проследил наш путь до скоростной автострады, затем – по автостраде до места, где мы, как мне кажется, свернули с нее, и дальше – по дороге, на которой мы сейчас находились и которая вела на запад. Дорога на карте была, но, если верить карте, миль через двенадцать проходила через небольшой городишко под названием Лиде, а мы проехали миль двадцать и не встретили даже дорожного знака.
Я повторил изучение карты: сверился с компасом и проследил наш путь, затем проверил показания одометра на приборной доске, чтобы узнать, сколько мы проехали после автострады, – и получил те же самые результаты. По всем прикидкам мы проедем чуть севернее Омахи.
Я вернулся в кабину и снова двинулся вперед, на сей раз очень медленно. Я дал себе слово, что проеду еще пять миль и, если не встречу поперечной дороги, поверну обратно. Я проехал эти пять миль, а потом еще пять. Но поперечных дорог не было. Только узенькая, кажущаяся страшно заброшенной полоска асфальта, которая выглядела так, будто могла тянуться до самого Тихого океана.