Кому хотят дать больше воли, так это женщинам, замечательно, конечно, но это уже что-то вроде коммунизма, нарушение всех нормальных законов природы. На всяких гомиков ему плевать, лишь бы не срамились на людях. Лэрри Грейсон[14] и Джон Инман[15], это же анекдот, смехота одна, и Фрэнк Спенсер[16], впрочем, Спенсер, может, специально хохмит, никакой он не педик. Гомики, конечно, тоже нарушают законы природы. Ну а лесбиянки, черт их знает, тут ему судить сложно.
Иностранцы тоже попадаются со всячинкой. Те, что понаехали из Южной Европы, очень забавные, правда, слишком уж дерганые. Всякие там шведы довольно симпатичные, по крайней мере, нормально относятся к сексу и к голым бабам. Из всех живущих по ту сторону Канала[17] по-настоящему Чарли раздражают только немцы, но тут уж причин достаточно. Швейцарцы и бельгийцы — редкие зануды, зато шоколад у них отличный.
К черным Чарли относится терпимо, к тем, кто особо не высовывается, но молодежь у них настырная, молодые черные его пугают. Его сослуживец Снежок в этом смысле то, что надо: еще не старый, по-английски говорит нормально, совсем как коренной британец. Индийцы, которых Чарли про себя называет просто "азиатами", ребята мирные и трудяги, но пахнут они как-то странно и ни о чем, кроме денег, думать не в состоянии.
Таковыми на данный момент были взгляды Чарли Бака, примерного семьянина, члена профсоюза, квалифицированного рабочего. Но как только он войдет в кабинку для голосования, все сомнения, если они и были, мигом улетучатся. Ему не нужно думать, где нарисовать пресловутый крестик, хотя он и критиковал с пеной у рта Каллагена[18] за политику замораживания заработной платы. Ведь это с его благословения начальнички хотят их ограбить, сократить выплаты полиграфистам, отчасти из-за стачки, в которой он, Чарли, сейчас задействован.
Но в принципе на политиков ему начхать, тут взвешивай не взвешивай, прикидывай не прикидывай, один черт. Чарли уверенным шагом прошел в кабинку, быстренько нарисовал крестик, сильно нажимая на ручку, так сильно, что контуры крестика выпукло проступили на обратной стороне бюллетеня. Он голосует за лейбористов, как это делал всегда. Очень может быть, что и кроме него найдется много желающих оставить бразды правления в руках Солнечного Джима. Бабы, те, конечно, вряд ли выберут номер десятый, назло, чтобы не как все нормальные люди.
Из школы Чарли рысью устремляется к магазинчику, испытывая странную гордость оттого, что осуществил свое демократическое право. Ему хочется думать, что исход выборов зависит именно от его голоса. Тем не менее он не может не признать, что вряд ли его голос сделает погоду, ведь для большинства требуется примерно шестнадцать тысяч голосов; это одна из самых предсказуемых позиций в лондонском раскладе.
В винном магазинчике он долго изучает полки, не торопится; хочется наказать Морин за все, — правда, вовсе не факт, что она в чем-либо провинилась. Коробка с ликером "Бристольский шерри", три семьдесят пять за галлон, семьдесят пять "новых" пенсов он мысленно переводит в пятнадцать шиллингов, никак не отвыкнет. Неплохая цена. Подарочный вариант. Купить бы, но Рождество бывает только раз в году.
Он проходит мимо мелчеровского "Адвоката"[19], мимо ван-хайтенского "Шерри-бренди", мимо черносмородинного рома, мимо хереса "Домек Дабл Сенчери". А это у нас… ясно, "из личных погребов лорда Георга", спецзаказ, старый портвейн многолетней выдержки, водка "Казак". Хозяин магазинчика, Сэм, толстяк с застывшей гримасой улыбки — на все случаи одинаковой — и с вечно мокрыми губами, неловко сидит за прилавком. Чарли приходит сюда уже десять лет, но Сэм до сих пор встречает его с каменной физиономией, будто он какой-то случайный прохожий, явившийся в первый раз. Ни слова привета. Правда, сейчас Сэм соизволил слегка ему кивнуть, дескать, ну да, узнал. Чарли кивает ему в ответ и решается завязать разговор:
— Ходил на участок.
Сэм снова кивает, но опять молча.
— Осуществил свое демократическое право, — поясняет Чарли с легким сарказмом, как бы заключая это пресловутое демократическое право в кавычки. Но тот в ответ опять ни гугу. Этот жиртрест лишь поерзал на стуле, пытаясь уравновесить свою тушу. Он вечно мается из-за своих килограммов. Чарли слегка смущен и уже досадует на себя за то, что сам напросился на разговор, не сдержался. И теперь уже придется продолжать, чтобы заполнить неловкую паузу.
— По-моему, на самом деле особой разницы нет, кто бы из этой их компашки ни победил.
Он смущается еще больше, поскольку говорит то, чего на самом деле не думает, и лишь ради того, чтобы ему поддакнул человек, на мнение которого ему абсолютно наплевать. Следует очередная затянувшаяся пауза, во время которой Сэм опять ерзает, удобнее распределяя на стуле свои телеса, потом дважды облизывает слюнявые губы и вдруг произносит:
— На этот раз разница есть.
У Чарли такое ощущение, будто его заманили в ловушку и одурачили. Кто бы мог подумать, что у Сэма есть свое мнение и что он вообще способен его иметь, что у него хватит на это мозгов! И он ведь на самом деле согласен с Сэмом, и это сулило неожиданную возможность наладить нечто вроде доверительных отношений с толстяком, к которому забредает практически каждую неделю. Надо только сказать "да". Но назад хода нет. Согласиться с Сэмом теперь, пожалуй, несолидно. Этим бы он себя выдал, что сам напрашивался на разговор.
— Возможно, — говорит Чарли. — Возможно.
— Этой стране не помешает хорошая встряска, — говорит Сэм и поднимается со стула, пожалуй, впервые на памяти Чарли. — Очень даже не помешает. Я проголосовал за миссис Тэ[20]. Никому, кроме нее, нет дела до малого бизнеса, до наших проблем. Она все провернет как надо.
Он радостно ухмыляется. Чарли не верит своим глазам.
— Возможно, — опять бормочет Чарли, сраженный теперь уже внезапной веселостью невозмутимого Сэма и его симпатией к кандидатуре по всем статьям неподходящей: тори, баба, лютый враг профсоюзов. Чарли не знает, что еще сказать, и опасается, что его молчание Сэм воспримет как согласие. Вот она, проверка на прочность его принципов! И он ее не вы, — держал.
Чарли вдруг захотелось немедленно отсюда убраться. Да еще что-то не видно уортингтонекого светлого эля в нормальных бутылках на их постоянном месте, с левой стороны прилавка, где всегда. Вместо них там маячат громоздкие жестянки "Дабл Даймонд". Он, не глядя, тычет в них пальцем.
— Четыре штуки, пожалуйста.
Сэм, обернувшись назад, снимает жестянки с полки, и Чарлз вдруг явственно чувствует, что настроение толстяка изменилось, приоткрывшаяся было дверь снова захлопнулась — больше никаких светских бесед. Сэм ставит на прилавок банки с пивом и вежливо называет цену. Чарли нашаривает кошелек и вынимает фунтовую банкноту. Сдача — одно Название. И даже не соизволил предложить пакет для банок.
Чувствуя себя почти оскорбленным, Чарли направляется к выходу, небрежно бросив:
— Всего вам доброго.
И тут же спохватывается… Нет чтобы сказать "до свидания", или "пока", или вообще промолчать. Всего вам доброго. Так обычно прощаются дамочки, причем уже не первой свежести. Доехало что-нибудь до Сэма или нет, кто его знает… во всяком случае, толстяк слегка фыркнул.
Чарли смотрит на часы. Надо же, проваландался тут почти полчаса. Морин этого не заслужила, холодок вины неприятно щекочет под ложечкой. Чарли ускоряет шаг. На углу малый в сером макинтоше продает букеты из розовых и красных гвоздик, разложил их на складном столике.
14
Лэрри Грейсон (1924–1995) — английский комический актер, в 70-е годы его телешоу, такие, как "Субботнее варьете" и "Игра поколения", были в Англии чрезвычайно популярны.
15
Джон Инман — пик популярности этого английского актера приходится на 60-70-е годы, сыграл множество ролей в театре, в мюзиклах и в телесериалах, самая известная — роль мистера Хамфриза в сериале "Вас обслужили?".
16
Фрэнк Спенсер — известный английский комик, играет главным образом в "комедиях положений".
18
Каллаген Джеймс — премьер-министр Великобритании от лейбористской партии в 1976–1979 гг. Во время так называемой "зимы недовольства" (1978/79) забастовки протеста в связи с ограничением роста заработной платы привели к падению возглавляемого им правительства.