Ученый в десяток шагов преодолел разделявшее их с Рико расстояние, на ходу продолжая ерошить короткие волосы маленьким серым полотенцем. Как бы он ни старался, а волосы всегда после ванной сырые, вне зависимости от того, мыл он их или нет. Рико сидел на краю кровати, поджав одну ногу под себя и смотрел на него. Ковальски снова ощутил то же, что в гостиной, но сильнее, отчетливее. Чужую страсть он буквально кожей чувствовал, да Рико и не скрывал от него ничего.
То время, когда их отношения казались ему странными, для него не то чтобы прошло, но он привык и не чувствовал смущения от того, что теперь происходило. А вот к тому, как откровенно Рико выражает свое влечение, привыкнуть не мог никак. Это всегда его поражало и обезоруживало – он хоть и знал, как Рико действует, никогда не был к этому готов и всегда изумлялся тому, что это снова и снова происходит.
Напарник не дал ему спокойно дойти последней пары шагов – привстав, подтянул к себе, ухватив за брючный ремень, и, получив в свои руки лейтенанта, деловито стащил с него одежду – без лишней жадной торопливости, а просто чтоб не мешала. Ковальски для себя отметил, что между предметами гардероба подрывник особой разницы не видел. Он сдирал с любовника все, просто потому что оно мешало Рико иметь полный доступ, и ему в голову не приходили мысли что-то оставить “на потом”. Побросав вещи на стоявший рядом стул, с самого начала их пребывания в этих гостеприимных старомодных стенах служивший им вешалкой, он бесцеремонно свалил Ковальски на койку и мгновение полюбовался на свою работу, склонив голову к плечу.
-Ты же меня сто раз видел, – вздохнул Ковальски. Рико замотал головой.
«Я хочу еще».
И лейтенант, не чуя подвоха, не стал сопротивляться. Игры в сопротивление хороши, но не сегодня и не сейчас. Сейчас он хотел неторопливо и нежно, и, если Рико хочет начать с того, чтобы смотреть на него, он не станет возражать.
«Я хочу чувствовать, что ты не убегаешь», – наконец, дал понять Рико.
-Я не убегу. Иди сюда, ладно? Ты нужен мне.
Кожу холодило прикосновение воздуха, но теперь это ощущение стерла с него уже хорошо знакомая горячая ладонь. И ученый уже достаточно знал, к чему это поглаживание может его привести. Рико ведь не остановится, еще четверть часа – и Ковальски застонет в голос и встанет на колени, только бы это все продолжалось и дальше…
Он никогда не думал, что с ним случится что-то подобное. Ну, может когда-то в сопливом юношестве, он какое-то время и лелеял надежду, но очень скоро прагматичный подход заставлял отказаться от этой утопии. Следовало признать, что в этом мире редко кому везет быть просто любимым, и обычно, те, кто оказываются, говорят, что не так уж это и замечательно. Точно такая же картина, как с миллионами обывателей, мечтающими о блестящей карьере в Голливуде, и одинокие, не имеющие даже права показать этого, звезды, рушащие свои жизни… А потом с ним случился Рико, горячий, как вулкан, и голодный, как хищник на исходе зимы. Рико, который рыскает по чужому нескладно-длинному телу руками, в поисках пути к счастью. Который находит многое из того, о чем Ковальски думал и молчал, и еще многое из того, о чем даже не думал…
Следовало сейчас позвать его, произнести его имя, попросить, сказать ему “пожалуйста” или “ну же” – подтолкнуть к дальнейшим шагам, но Ковальски не мог выдавить из себя этих слов. Лежал, откинув голову, позволяя напарнику все, что тому только взбредет на ум и полностью на него полагаясь. Ему до одури хотелось сейчас всего того, что он узнал из рук Рико, но он молчал. Еще и губу закусил, осознавая, что скорее умрет, чем попросит. Ковальски всегда стыдно было говорить о том, чего он хочет от другого. В его сознании просить о ласке было позорно и унизительно – как будто просить чужой милости. Ласка – это то, что человек дает тебе добровольно, потому что сам пришел к такому решению. Если захочет, сделает, думал лейтенант про себя, а если нет, значит, и не хотел. Тогда и говорить не о чем. Если ты не заработал такого отношения сам, просить о нем – просто недостойно. До чего вообще надо дойти, чтобы заговорить об этом? Быть настолько откровенным, чтобы заставить себя просто выговорить: «Поласкай меня», — стыдно. Лейтенант в себе нужной смелости для этого шага не ощущал.
Его вполне устраивало, что Рико его особо и не спрашивает – делает с ним, что хочет, и довольно часто попадает, куда надо, снимая этим с напарника ответственность за происходящее. Самого подрывника это положение дел не смущало: он только жалел, что его близкий морочит себе голову по пустякам, и надеялся, что ему еще удастся убедить Ковальски сменить его мнение. И если для этого нужно время — а оно напарнику нужно почти всегда и для всего — что же, пусть так будет. Времени ему Рико даст сколько угодно — пусть успокоится и уяснит, наконец, что он вправе делать что угодно — в том числе и говорить напрямую. Он любил, когда Ковальски произносил его имя, звал к себе, показывал, что желает его общества, и ради таких достижений не был против потрудиться. Уж тем более, когда труд обещает быть занятием весьма приятным — вроде текущего, когда он вправе дать рукам волю. Да, лейтенант нервничает, но он всегда нервничает — потому что всегда ожидает неприятных сюрпризов от непредсказуемой своей жизни. Сначала убедил его, Рико, в том, что все хорошо и правильно между ними, и ничего его не волновало. Но стоило Рико стать настойчивым и горячим, и уверенность Ковальски благополучно истаяла — и теперь он сам колебался. И напарник сделал все, чтобы его успокоить, помочь забыться, даться ему в руки и наслаждаться процессом. Рико потребовалось время, чтобы справиться со своей задачей, но он не торопился пользоваться плодами победы – зачем спешить: Ковальски сейчас его, с ним можно делать все, что угодно, смотреть на него при свете, заставлять подаваться к себе навстречу, перечеркнуть весь его самоконтроль... Рико опустил руку вниз и тут же получил благодарный стон – его там ждали. Очень. Пользуясь своей полной безнаказанностью, он нагнулся и поцеловал бледный живот – сейчас такой ему доступный и беззащитный. Толкнул несильно лбом в бок, и лейтенант этот отлично ему известный жест понял прекрасно и безропотно развел колени шире. И Рико задвигался, перебирая пальцами, чувствуя, как под ним другой человек сначала вздрагивает, а там и попросту бьется. Подрывник усилил нажим. Ковальски было этого мало, и руки его было мало, и всего происходящего недостаточно, и он требовал Рико себе полностью, жадно толкаясь тому в ладонь и беззвучно вскрикивая каждый раз.
Блаженная расслабленность разбавилась легкой тревогой, когда ладонь подрывника опустилась еще ниже и погладила в притворно-мимолетной ласке. Ковальски мелко вздрогнул и невольно открыл глаза. В поле зрения немедленно попал напарник – и Ковальски взгляд торопливо отвел. Его все еще смущало это обстоятельство, и он предпочитал иметь с Рико близость в полной темноте, когда не видно, до чего это все странно смотрится. Рико тискал его за “мягкое место” — которое в данном случае было ни хрена не мягкое – без зазрения совести, явно плевать желая на мораль и правила. Ему в голову не приходило, что так тискают девушек, а не двухметровых солдат, и он искренне наслаждался тем, что происходило.
-Гр-р?
-Все хорошо.
Светлый квадрат окна заслонила тень — Рико навис над ним. Ковальски знал, чего он хочет — и охотно погладил по пересекающему лицо шраму. Напарник довольно мурлыкнул и подобрался поближе.
- Это просто непривычно, – кивнул ему Ковальски. – Навык приобрести — дело недолгое.
Он обнял подрывника коленями и подождал, пока тот устроится. Широкие теплые ладони огладили его, и внезапно Рико замер, поймал взгляд Ковальски и обеспокоено заворчал. Прижался бедрами и облизал губы, продолжая смотреть в глаза.
-Для этого можно просто воспользоваться маслом, – отозвался старший по званию. – Твое пренебрежение гигиеническими нормами просто… – он не договорил, потому что Рико, убедившись, что момент неловкости преодолен, просто вернулся к прерванному занятию, полностью сбив оратора с мысли. Кажется, сделать его более мокрым, чем уже есть, было невозможно, но Рико специализировался на невозможном.