-У нее все в порядке? – снова подал голос лейтенант.
-У Лулу-то? – удивилась Марлин. – Да что у нее может быть не в порядке…
-Нет. У Дорис.
Шкипер закатил глаза, всем своим видом как бы говоря: «О боже, только не снова». У него был вид врача, к которому в двадцатый раз приводят одного и того же пациента с рецидивом.
-Вроде все, – осторожно ответила Марлин. – По крайней мере, она не говорила ни о каких неприятностях.
Ковальски кивнул и снова отвернулся к огню. Марлин не было видно, что выражали его глаза – в стеклах очков снова отразилось пламя. Очевидно, впрочем, волнения Шкипера были излишни – рецидив если и имел место быть, то не такой острый, как прежде, без полугодичного курса антидепрессантов, по крайней мере. Судя по всему, Ковальски было довольно знать то, что Дорис жива и здорова и что у нее все в порядке.
После этого эпизода новая беседа как-то не клеилась: Марлин все время не покидало ощущение, будто они говорят в комнате, где кроме них есть кто-то покойный, и он, пусть и не слыша их, все еще существует, холодный и бесчувственный, однако незримо над всем тяготеющий…
Она исподволь поглядывала на Ковальски, однако тот выглядел, как и прежде, без новых следов безутешного горя на лице, и постепенно она успокоилась.
Подоспело мясо, и они поужинали по-походному, заедая сочные куски пикулями из открытой консервы и сухими галетами, которые нашлись в хлебнице, и расточая повару комплименты. Рико в ответ только пожал массивными плечами: они тут ему просто подвернулись, он готовил, чтоб не лечь спать голодным снова, но раз уж и они здесь, то ладно, пусть.
После еды как-то сразу накатило сонное тяжелое оцепенение, и Марлин, пристроившись на ближайшей диванной подушке и плотнее завернувшись в плед, решила, что полежит так немного, пока ужин не уляжется. Все равно ведь еще рано спать, да и Рико еще копошится, собирает прутья, таскает на кухню посуду, вероятно, решив, что назначен по ней дежурным.
Потом она прикрыла глаза, чтобы ее не слепило пламя. Где-то на фоне Прапор, разбуженный ради ужина, снова укладывался и просил его укрыть. За окном, как пить дать, снова падает снег, и он занесет, заметет их, запечатает внутри сугроба. Они останутся здесь до весны. Тетушкиных запасов наверняка хватит, чтобы продержаться пару месяцев, а там снег стает и сам. Но до того времени они здесь, как на необитаемом острове, отрезаны от мира. Может, Ковальски соберет какой-нибудь примитивный радиоприемник, чтобы они знали, что происходит в мире. А то ведь вдруг снегопад не прекратится? Будет все падать и падать, и засыплет сначала дома, потом дороги, потом и целые города. Пока будет какая-то связь, люди будут передавать друг другу весть о бедствии, но потом и радио, и телевещание, и интернет – все загнется, и островки цивилизации в огромной белой пустыне будут бороться за жизнь, уповая на свои запасы… Но что будет потом? Марлин заворочалась. Кажется, последнее не было ее мыслью.
-Ну и что потом? – повторил голос, и она узнала Шкипера. Он говорил очень тихо, чтобы не потревожить спящих. – Ты ее увидишь, вы поздороваетесь, она пройдет мимо. Что потом?
-То же, что и всегда, вероятно, – отозвался Ковальски с другой стороны. – Я буду рад, если она уделит мне немного своего времени.
-Желаешь, чтобы она в восемнадцатый раз сказала тебе, что тебя не хочет?
-Ты и сам знаешь, что не желаю.
-Но пойдешь и наступишь на эти грабли.
-Пойду и наступлю.
-Послал же бог лейтената-недоумка… – ворчание Шкипера сделалось неразборчивым: очевидно, он честил своего зама совсем уж неуместными словами. Потом добавил погромче:
– Ладно уж. Но если при ее виде у тебя будут глаза на мокром месте, я сам сломаю тебе нос.
-Ваша поддержка как всегда бесценна, сэр.
-Закрой пасть и спи.
====== Часть 4 ======
Чистенькая, аккуратная, похожая на игрушечную кухонька восхитила Рико, как восхищают ювелирно сделанные красивые бесполезные вещи. Было так необыкновенно оказаться в ней, потрогать ее светлые панели на шкафах и решетчатые переплеты, ее занавески и хрупкую, блестящую глянцевыми глазурованными боками посуду. Он привык к совсем другой кухне, и мысль о том, что можно попробовать готовить на этой, показалась ему почти сказочной. Наверное, с таким же чувством дети играют с совсем не предназначенными для игры дорогими вещами, упиваясь их красотой, обычно для них недоступной.
Он понимал, что кухня такая нарочно, потому что она женская, но вместе с тем и удивлялся этому. Такие абстрактные понятия, как что-то гендерное, всегда казались Рико ненужной бестолковщиной. Зачем их выдумали, ему постичь никак не удавалось. Если бы спросили его – и если бы он мог ответить – подрывник бы обязательно сообщил, что это даже в какой-то мере нечестно. И если что-то красиво и человеку нравится, почему бы ему этим не пользоваться? Почему кто-то может, а ты – нет? Что за глупость?.. Почему цветы и котята – это только для девушек? Лично он любил цветы. К тому же, они бывают вкусные. Конечно, если уж ты к чему-то привык, и оно тебе подходит, не всегда выйдет обменять его на что-нибудь другое, пусть и милое. Например, ножи на этой кухне были очень милые – все как на подбор, рассортированы по размеру, серебристые, блестящие, с одинаковыми ручками – цвета слоновой кости с цветочной виньеткой. Но Рико все равно воспользовался своим армейским тесаком – ему так было привычнее и надежнее. И тем приятнее после оттереть брызги крови с гладкого кафеля стен.
В окно заглядывало скупое зимнее солнце, бледное, будто тяжело больное, но все равно приветливое. Рико расшторил окно, стараясь, чтобы как можно больше света попало к нему на кухню, и обнаружил на подоконнике цветочный горшок. Попробовав пальцем землю, досадливо поцокал языком. Пошарил по шкафам и, наконец, обнаружил то, что искал – достаточно вместительный сосуд с удобным длинным носиком. К тому же, как и вся кухня – элегантный и красивый, а это всегда приятно. Наполнил свою находку водой из-под крана и щедро полил цветок – и немного подоконник – а после отправился в обход дома, выискивая, нет ли у кухонного фикуса соседей по несчастью.
Встретившая его в коридоре Марлин проводила подрывника недоумевающим взглядом и даже сунулась следом за ним в ближайшую комнату: ей было чертовски любопытно, что этот дикарь собирается делать с белоснежным теткиным кофейником. А когда выяснилось, что поливать цветы, Марлин решила, что тут лучше все оставить, как есть. Почему бы, спрашивается, и не из кофейника поливать-то? Законом это не запрещено, а Рико – Рико известный оригинал…
Тут стоит сказать, что утром ее разбудил громкий стук. И первой мыслью Марлин было: если Шкипер решил нарубить дров, Шкипер нарубит дров… А возможно в процессе еще и наломает. Она встала и, закутавшись в свой синий плед, не желая терять тепло, накопленное за ночь, поплелась к окну. Выглянув, она застала картину, достойную кисти кого-нибудь из великих живописцев: Прапор скалывал лед со ступеней каменного крылечка и все время старался не поскользнуться сам. Он тщился выглядеть как-нибудь не очень смешно при этом, но ничего не мог поделать: ноги разъезжались, опоры было не найти, а командир, как пить дать, велел колоть до победного, еще и свой ледоруб небось вручил… Марлин, решив не смущать парня, потихоньку отошла от окна и оглядела комнату. Огонь в камине горел, но не так уютно и ярко, как вчера, да и вообще комната значительно преобразилась. Кажется, за ночь она успела переместиться в пространстве и времени, раз наутро оказалась не увешана гобеленами с изображением бледных леди, чьи лица обрамлены стоячим кружевом елизаветинских воротников и чьи маленькие белые руки обнимают черепа, посеревшие от времени, не заслана шкурами и не уставлена доспехами (или что все время гремело в темноте?). Ее кузины еще спали, и Марлин, радуясь тишине, потихонечку, на цыпочках прокралась вон из гостиной. На полу коридора ноги мигом зазябли, а обуваться показалось Марлин плохой идеей: грязи еще натаскаешь. Она потратила какое-то время на поиски обувного ящика в холле, обнаружила его, а внутри добыла пару тетушкиных комнатных туфель – стеганых и по-старушечьи уютных, даже с остатками какой-то вышивки на них. Туфли оказались лишь самую малость великоваты, и Марлин прилагала усилия, чтобы не потерять их, ну да это было делом не столь уж важным. В таком обмундировании она готова была обойти свои ленные владения, не опасаясь никаких сюрпризов, еще только поджидавших ее, затаясь в стылых необжитых углах… Очевидно, ее гости встали раньше, чем она, и успели расчистить окна первого этажа, раз в них проникал пусть и скупой, а все же свет. Ввиду этого-то обстоятельства она первым делом и предприняла обход дома, заглядывая во все уголки. Тот по-прежнему казался Марлин огромным, хотя верно дело все же было в том, что очертания и границы комнат словно бы тонули в серо-синих тенях. Потолки отодвигались от нее, стены стремились скрыться во мраке, и оттого казалось, что все вокруг больше, чем оно было на самом деле. Марлин прошла дом насквозь дважды, запоминая расположение комнат, но остановилась только перед лестницей, ведущей на второй этаж. Поколебавшись немного, решила пока не торопиться и не идти туда: ну и правда, зачем бы это вот прямо сейчас... И здесь, на грешной земле, сиречь на этаже первом, хватает занятий, достойных юной порядочной особы…