И сегодня они стряпали втроем. Мать раскатывала сочни, а сыновья лепили пельмени. Надежда Васильевна и Славка думали об одном и том же, а Юрка болтал о собаках и все подводил разговор к покупке щенка. У него давно была такая мечта.
Славка поглядывал на расстроенное лицо матери и понимал, что его уход в море — огорчение для нее и новая тревога. Желая утешить, сказал:
— Все ходят в море — и ничего. Ты не думай.
— Я не об этом, — ответила мать, продолжая раскатывать тесто. — Веди себя там хорошо. Не груби, — сказала мать.
— Что я, маленький?
— Я не об этом.
— Все понял, — недовольно сказал Славка. — Я к нему не напрашивался. Это все дядя Паша. Да еще лекцию прочитал.
— Тебе не мешает слушать старших.
— Все учат! — воскликнул Славка. — Куда ни повернись — наставник. Прямо массовое движение наставников! Я уже вырос из пеленок, у меня рост — метр восемьдесят. У меня свой ум есть.
— Если он у тебя есть, то ты должен понять, что я сутки отдежурила и страшно устала. — И, внимательно посмотрев на сына, с удивленной растерянностью повторила: — Метр восемьдесят. Боже мой! Вымахал. Выше отца. Только ветер у тебя гуляет на этой высоте. Опять в милицию попал, и опять за драку.
— Не было никакой драки ни тогда, ни сейчас, — буркнул Славка.
— Вот отец возьмется за тебя в море, — сказала она и подумала, что хорошо, если сын пойдет в первый рейс с отцом. Алексей последит за ним.
А Славка подумал о том, как все же не повезло ему!
Душа-Павлуша уперся — не сдвинешь. Добрый-добрый, а тут как камень. Все, что угодно, ожидал он, но что пошлют к отцу — не ожидал. И как вести себя с ним? Просто не замечать его? Он — капитан, где-то там, в рубке, а Славка — матрос, на палубе. И все. Не замечать. Но ведь там будет и ЭТА женщипа! Славку даже в пот кинуло, когда он вспомнил рыжую красивую женщипу. Что же делать?..
Давно были сварены пельмени, и дымящаяся тарелка с ними стояла на столе. Юрка, примостившись на коленях па стуле, уплетал за обо щеки.
В комнате на тахте, закрыв глаза, лежала бледная мать, а расстроенный Славка стоял пад ней. Оп только что принес мокрое холодное полотенце, и мать крепко-накрепко стянула им голову. Приступ начался внезапно, как всегда. Когда настигали эти мучительные головные боли, она сутками лежала не поднимаясь, и никакие лекарства не помогали. Она просто отлеживалась и потом вставала бледная, опухшая, обессиленная, ходила медленно, покачиваясь как пьяная.
— Ты не болей, — говорил Славка, сам понимая, что от его слов матери легче не станет, — а то Юрка совсем без надзора останется.
— Что поделаешь теперь, — болезненно морщась от каждого произнесенного слова, отозвалась мать. — Все вы у меня становитесь моряками, все уходите.
Славка еще больше насупился и брякнул то, что давно созрело в его душе:
— Сходила бы тогда в партком или на Совет капитанов. Ему бы вломили по первое число.
Мать открыла глаза и долгим изучающим взглядом посмотрела на сына.
— Партком, Совет капитанов, — горько усмехнулась она. — Это глупые женщины ходят по парткомам.
«Разве можно насильно заставить человека любить! Тут никакой партком не поможет, никакой Совет капитанов. Наивный сын не понимает этого».
Она знала, как пришел в партком Алексей и объявил, что уходит из семьи. «Наказывайте». Знала, как не поверили ему сначала, потом растерялись — ведь один из лучших капитанов, представлен к ордену! Секретарь парткома, земляк Алексея, пришел в крайнее возбуждение. «Ты чо, паря, белены объелся?» — «Наказывайте», — повторил Алексей. «Ты хоть объясни толком». Просили, ругали, грозили. Решили подождать, положиться на мудрость народной пословицы: «Перемелется — мука будет».
Только перемелется ли эта мука? Кто может ответить?
— И что ты его все время защищаешь? — зло спросил Славка. — Он поступил как... как подлец, а ты его защищаешь.
— Не смей так говорить, — твердо сказала мать и с трудом поднялась.