В темноте послышался стук горлышка бутылки о кружку.
Она выпила, обожгла горло, на миг задохнулась. «Ром, кажется, — подумала она. — Конечно, капитан Щербань должен пить гавайский ром и курить кубинские сигары».
Анна Сергеевна почувствовала, как тепло, разлившееся по телу, расходится по рукам и ногам; Стало действительно теплее.
— Хлеб вот здесь, с маслом, — сказал Славка. — И мясо. Холодное, правда.
— Нет, Слава, не хочу.
У Анны Сергеевны потеплело на сердце от Славкиных эабот. Хороший мальчик! Ершист, грубоват, но это от застенчивости.
Впервые она позавидовала Надежде Васильевне. Сама она никогда не имела детей и только сейчас по-настоящему поняла, как это плохо. Анна Сергеевна редко думала о Надежде Васильевне. Но сейчас она думала о том, как тяжело матери там, на берегу. Она должна знать, что случилось с сыном, капитан обязан докладывать на берег обо всем.
— А я поем, — сказал Славка.
— Поешь, конечно, поешь. Может, и выпьешь? Согреешься.
— Нет, не хочу.
— Ну и правильпо, — одобрила она и прикурила мятую отсыревшую сигарету.
В каюте приятно запахло дымом.
Славка услышал, как она закашлялась.
— Там постель, — сказал он. — Одеяла есть. Давайте я вас накрою.
— Накрой, — согласилась она.
Славка на ощупь прошел в спальню капитана, принес одеяло.
— Зачем вам здесь лежать? Идите туда, там удобнее.
— Нет, — отказалась Анна Сергеевна. — Я лучше тут.
Славка накрыл ее одеялом.
— Еще одно одеяло есть, — сказал он.
— Ты сам накройся. Замерз, наверное?
— Есть немного, — сознался Славка.
***
Повиснув на подкильном конце, Грибанов пилил и пилил стальной трос. Главное сейчас — одолеть этот проклятый трос. Григорий Семенович тяжело дышал. Левая рука, которой он держался за канат, онемела. Канат постоянно дергало — «Посейдон» то подскакивал на волне, то ухал вниз.
— Петя, дай-ка воздуху побольше.
Шебалкин повернул вентиль баллона со сжатым воздухом и увеличил подачу. В шлеме загудело. Воздушная струя ударила в щиток и, обтекая лицо, приятно холодила щеки. Григорий Семенович, на минуту прекратив пилить, жадно хватал ртом пресный, пахнущий резиной воздух. Невыносимо болело сердце. Сейчас бы валидол под язык и полежать на диванчике.
Григорий Семенович нашарил трос, определил, что несколько прядей уже перепилено — проволочные каболки остро топорщились. Еще немного, и можно рвать лебедкой.
«Ну, начнем...» И снова, держа одеревеневшими пальцами пилку и чувствуя, как вода проникает в слабую манжету водолазной рубахи и что свитер уже мокрый до плеча, Григорий Семенович начал пилить. Каждое движение рукой болью отдавалось в груди. «Успеть бы...» — мелькнула мысль.
Дело все же двигалось. Ощупав подпиленный трос, Григорий Семенович сказал:
— Петя, приготовьте крюк.
— Крюк готов, Григорий Семенович, — отозвался Шебалкин.
— Добро. Как там у вас?
— Утихло слегка.
— Утихло — значит, ударит, — пробормотал Грибанов.
— Что вы сказали? — переспросил Шебалкин.
— Спускай... крюк, — с трудом ответил Григорий Семенович. От острой боли потемнело в глазах, заломило левую руку.
«Ничего, ничего, — подбадривал себя старый водолаз. — Это потому, что приходится держаться. Вот и затекла. Надо было беседку сделать, сидел бы как король на именинах, пилил бы обеими руками. Ладно, шут с ней, с болью. Поболит-поболит, да перестанет. Не впервой». Но боль не отпускала. «Успеть бы...» — опять подумал Григорий Семенович и потянул за выброску, на которой должны были спустить крюк с тросом от лебедки.
Он ощупал надпиленный трос, подцепил его крюком и приказал:
— Вира!
Трос натянулся.
По подкильному концу Григорий Семенович перебрался на безопасное расстояние и ждал, когда лопнет надпиленный трос. Боль в груди усиливалась, тяжело спускалась вниз по руке, и рука немела, становилась чужой.
— Воздуху дай, Петя.
— Даю.
Шебалкин увеличил подачу воздуха. Григорий Семенович жадно задышал. Он чувствовал, как деревенеют щеки и мертвеют губы, чужой становилась вся левая половина тела. «Ничего, ничего, — успокаивал он себя. — Осталось немного. В аптечке есть нитроглицерин».
Трос лопнул. Это Григорий Семенович понял по чокающему звуку разрыва и глухому удару крюка по корпусу судна. «Ну, теперь дело пойдет!» Он стал перебираться по ходовому концу к винту. Каждое движение отдавалось в груди, в спине, но он, стиснув зубы, зацепил крюк за трал.
С каждым рывком все больше оголялись лопасти винта. Раздергать трал на ступице винта, а там крутнуть машиной — и остатки разлохмаченного трала соскочат сами.