Да, море оказалось совсем не таким, каким он представлял его на берегу. Славка вспомнил, как совсем недавно по-дурацки орал: «Мы в море родились — умрем на море», не вникая в смысл слов. И хотя отец не раз рассказывал, как тяжело бывает в шторм, как опасен океан, Славка только теперь понял, насколько опасна профессия его отца. «Кто в море не бывал — тот и горя не видал».
Лицо Анны Сергеевны неясно белело в серой мгле. Она тихо лежала, думая о чем-то своем, а когда опять спросила, что же не идет к ним «Посейдон», Славка снова ответил, что придут.
— Ты весь в отца, — произнесла Анна Сергеевна.
В слабом ее голосе Славка уловил такую нежность к отцу, что уже не находил в себе той ненависти и непримиримости, которую всегда испытывал к этой женщине.
Африканские маски все четче вырисовывались на переборках. Каюта была сильно накренена, но крен теперь пугал меньше, чем ночью. Славка вдруг обнаружил, что не слышит скрежета днища о камни — значит, сила волн ослабла.
— Вы слышите? — спросил он. — Тише стало.
Близкий гудок заставил ее поднять голову.
Славка вскочил и кинулся к иллюминатору.
— Идут! — закричал он. — Я говорил — придут! Я говорил!..
В серой водянистой мгле на палубу «Кайры» высаживались матросы во главе с капитаном Чигриновым.
— Закрепить буксир! — приказал он.
Матросы принялись заводить буксирный трос.
Чигринов крепко обнял выскочившего на палубу сына.
Славка на миг припал к груди отца.
— Ну-ну! — Чигрипов скупо потрепал его по волосам. — Возьми себя в руки!
Увидев, что отец оглядывается, Славка кивнул на капитанскую каюту:
— Там.
Матросы заводили буксир. Тяжелый трос таскал их за собою, вырывался из рук, люди скользили по мокрой палубе.
Ветер сек брызгами лицо, оставляя на губах соленый привкус. Наклонную палубу длинными языками лизала вода, топорщилась от порывов ветра белой щетиной, и казалось, что полчища белых ежей или еще каких-то зверьков, злобно взъерошив белые загривки, шли на приступ.
— Жив, орел-цыпленок! — Гайдабура стиснул Славку в могучих лапищах. — Я же говорил: есть в тебе моряцкая закваска!
— Вы все говорили наоборот, — уточнил Боболов. Он был бледен, бинт нща голове намок, но в глазах светилась обычная веселая насмешка. Он ободряюще хлопнул Славку по плечу.
На палубе полным ходом шли спасательные работы. Боцман опять покрикивал, приказывал, поторапливал. Матросы заводили пластырь под пробоину, весело соединяли толстые гофрированные секции, составляя длинный отсасывающий шланг. В трюм опустили заборники, на полную мощь заработала водоотливная помпа, и шланг ожил, зашевелился, как огромная змея, высасывая из трюма воду.
А на «Посейдоне» умирал Григорий Семепович Грибанов.
Когда с него стащили скафандр, он попросил, чтобы его уложили здесь, в посту, на сухих водолазных рубахах. Шебалкин свернул телогрейку и подложил ему под голову.
Григорий Семенович увидел испуганные лица водолазов и тихо сказал:
— Без паники, без паники...
Он лежал в забытьи, закрыв глаза и стиснув зубы, чтобы не стонать.
— Там... в аптечке... нитроглицерин... — проговорил он.
Шебалкин нашел стеклянную трубочку с белыми таблетками. Григорий Семенович положил маленькую сладковатую таблеточку под язык.
— Врача бы, — сказал Веригин.
— Врач на «Кайре». И капитан там, — прошептал бледный Шебалкин.
— Старпому надо сказать.
— Не отрывайте людей от дела, — едва слышно сказал Григорий Семенович. — Как там с «Кайрой»?
— Высадились, — ответил Веригин. — Капитан пошел туда.
— Вот и добро.
Говорить было трудно. Занемела вся левая половина груди. Отвечая на жалостливый взгляд Шебалкина, он сказал через силу:
— Ничего. Обойдется.
Но он знал, что на этот раз не обойдется. И не надо мешать другим исполнять свои обязанности.
Он то впадал в забытье, то приходил в сознание. Тяжесть давила грудь, как давит на большой глубине вода, когда в скафандре нет воздуха. Задыхаясь, он крикнул: «Дайте воздуху!» Но никто не услышал его крика — он лишь беззвучно пошевелил губами.
«Кайра» была взята на буксир, пробоина заделана, и теперь можно было отдохнуть, выпить чаю и, если удастся, то и вздремнуть.
Из каюты Чигринова вышел капитан Щербань, чтобы переправиться к себе на «Кайру». «Хочу до порта дойти на своем судне, — сказал он. — Пока... на своем». — «Иди, — согласился Чигрипов. — Я прикажу переправить тебя». Простились они сухо.
Чигринов позвонил буфетчику:
— Принесите чаю. Покрепче и погорячее.
Болела голова от бессонницы, от напряжения, от пережитого, от всего, что обрушилось на него в эту ночь. Чигринов вспомнил Анну. Когда он увидел ее на «Кайре», обессиленную, измученную, у него сжалось сердце. «Если бы ты знал, что мы тут пережили! Если бы ты только знал!» — шептала она, и слезы текли по ее почерневшим щекам. «Вас было здесь двое, дорогих мне людей», — сказал он. «Надо, чтобы вы не стыдились друг друга», — сказала она. Тогда ему некогда было вникать в смысл ее слов, надо было спасать «Кайру». Но теперь, восстанавливая в памяти разговор, он вдруг попял, что слова эти сказаны неспроста. Почему она так сказала?