— Немножко, — ответила она с акцентом.
Взглянув на Дойчмана, она заметила, что он в шинели без погон. Сергей ей говорил что-то об этом. О каком-то там секретном оружии. Таня лихорадочно соображала. Что предпринять? Необходимо было разговорить его, удержать… Но как? Обычные солдаты не разгуливают в шинелях без погон.
— Ты… уже давно в Орше? — спросила она.
Вместо ответа Дойчман нагнулся и взял корзину с дровами.
— Ты иди вперед, а я донесу корзину до дома.
— Спасибо, солдат…
И ноги Тани в стеганых штанах, заправленных в сапоги гармошкой, бодро зашагали вперед. От внимания Дойчмана не ушла ее ладная, стройная фигура и почти осиная талия. Прежде он представлял русских женщин совершенно по-другому — низкорослыми, коротконогими и жирными. Но вот эта девушка…
— Не тяжело? — спросила Таня, повернувшись к Дойчману.
— Нет, не очень.
— Для мужчины не тяжело, — с улыбкой произнесла она, продемонстрировав ослепительно белые крепкие зубы.
Молнией Дойчмана пронзило воспоминание о Юлии. На мгновение со всей отчетливостью возникнув перед его мысленным взором, она тотчас же исчезла. Тяжелая корзина давила на плечо. Он был не приспособлен перетаскивать тяжести. Девушка толкнула дверь хаты, Дойчман втащил ношу внутрь и, облегченно вздохнув, поставил ее у весело пылавшей печки.
— Не обращайте внимания, — негромко сказала девушка. — Война — она и есть война, так что всегда беспорядок.
Дойчман зачарованно слушал ее мягкий, мелодичный голос, сильный славянский акцент делал его еще более привлекательным. Ему не раз приходилось слышать, что немецкий язык в устах русских женщин обретает особую окраску. И вот теперь убеждался, что это на самом деле так. Он уселся на стул, на котором обычно сидел Сергей, и стал рассматривать потемневшую от времени и копоти икону в углу хаты.
— Казанская Божья Матерь, — заметил он.
— Ты и это знаешь, солдат?
— Дойчман улыбнулся.
— Сколько тебе лет? — по-русски спросил он.
— Девушка, резко повернувшись, испуганно уставилась на него.
— Двадцать, — тоже по-русски ответила она.
— Совсем молодая и очень красивая, — сказал он.
— Эрнста охватило странное, неведомое ему легкомыслие, ему вдруг стало совершенно безразлично, каков будет исход этой неожиданной встречи.
— Ты знаешь русский? — спросила она.
— Ровно столько, сколько ты немецкий.
На лице Дойчмана отразился красноватый отблеск пламени печи.
— Кто ты? — спросил он. — Как тебя зовут?
— Таня, — ответила девушка.
— Таня. Красивое имя. А что ты здесь делаешь? Ты одна живешь? Совсем одна?
— Одна.
— И не боишься? Я имею в виду: войны, нас?
— Боюсь. Конечно боюсь. И войны, и вас. Почему ты помог мне донести корзину?
— Хотел помочь тебе. Тяжело ведь тащить ее. Дойчман поднялся.
— Но, Таня, или Та-ню-шка, — по слогам произнес он, — ничего не поделаешь, мне пора идти.
— Куда?
— Как куда? К моим товарищам.
— Это там, у леса?
Повернувшись, Дойчман настороженно посмотрел на нее. Но Таня в ответ невинно, словно ребенок, улыбнулась. На ее лице не было ни следа тревоги или недоверия, черные волосы искрились в свете пылавшего в печи огня.
— Откуда тебе это известно?
— Да это все знают. Потому что все ваши войска всегда идут на Бабиничи и на Горки.
— А ты сама не из Орши?
— Нет, а почему я должна быть из Орши?
— У тебя лицо особенное. Откуда ты родом?
— С Волги… Знаешь Волгу?
— Нет.
— Волга — очень красивая река, чудесная-чудесная. Раз увидишь, и уже не забыть…
— Ты сама чудесная, — не дал ей договорить Дойчман.
Таня засмеялась, переливчато, непринужденно.
— Поесть хочешь? — спросила она.
— Тебе и самой, наверное, есть нечего. Нет, я не голоден.
— У нас, у русских, такой обычай. Если ты пришел в дом, значит, ты гость. А гостю надо предложить поесть. У меня есть мясо и хлеб.
Дойчман, не в силах возразить, молча кивнул — это был сон, сон, и ему отчаянно не хотелось просыпаться. Подойдя к нему, Таня ласково провела пальцем ему по щеке, он взял ее руку в свою и поцеловал. И эта ее миниатюрная ладошка так не вязалась с этой лачугой, с убожеством, царившим здесь, впрочем, как и облик самой девушки. Удивительной девушки по имени Таня.
— Как тебя зовут?
— Дойчман…
— Ох, ну и имя! Злое какое-то. Неприятное. Постараюсь позабыть его. Нет, ты Михаил, это имя светлое, героическое…
— Да… — только и смог произнести в ответ Дойчман.
Он чувствовал, как его охватывает дрожь, и он ничего не мог с этим поделать. Не мог он противостоять исходившим от этой девушки незащищенности, доброте.