Но шедшие в строю вымотались так, что им уже ни до чего дела не было. Да и не понимали они изощренной задумки обер-фельдфебеля Крюля. Они и на десяток сантиметров ногу с трудом поднимали, а кое-кто вообще заметил лежавших лишь в последний момент. В результате задуманный обер-фельдфебелем Крюлем церемониал встречи роты у входа в лагерь обернулся для всех четверых лежавших болью, кровоподтеками, а рядовому Готфриду фон Бартлитцу — еще и раздавленным всмятку пальцем — замешкался, убирая руку.
Командир батальона гауптман Барт, стоя у окна канцелярии, наблюдал за разыгравшимся у шлагбаума действом. Когда через них перешагнули последние в колонне солдаты, когда вытянувшиеся на земле фигуры, перемазанные с ног до головы в грязи, стали хорошо видны, он отвернулся.
— Ваша рота, Обермайер? — поинтересовался Барт у стоявшего у него за спиной обер-лейтенанта. Тот кивнул:
— Так точно. Возвращаются с работ. Песчаный карьер. Удовольствие ниже среднего в такую-то погоду!
— Да, у этого Крюля не забалуешься, — отметил гауптман, снова выглядывая в окошко. И поскольку стоявший позади обер-лейтенант безмолвствовал, продолжил: — Он на своем месте. Лучшего для нас и подыскать трудно.
— Ну, не знаю, не знаю, герр гауптман, — отозвался наконец обер-лейтенант.
Рота уже выстроилась посреди двора перед обер-фельдфебелем Крюлем. Петер Хефе докладывал ему, однако Крюль слушал унтер-офицера вполуха, удовлетворенно кивая стоявшим перед ним 153 солдатам. Потом, заложив большой палец между третьей и четвертой пуговицами мундира, приступил к ежедневной приветственной речи, в которой упоминался и пикник на природе, и то, что их следовало бы за опоздание заставить побросать камешки через Варту, словом, о том о сем. Как обычно, и сегодняшнее его выступление особой оригинальностью не отличалось. Как не отличались и те, что произносились сейчас на казарменных дворах по всей Европе другими фельдфебелями перед другими солдатами, новобранцами и старослужащими. За единственным, пожалуй, отличием — этот спич предназначался солдатам штрафбата, а они еще хоть как-то, но слушали. Потому что в других подразделениях, как правило, своих фельдфебелей не слушали. Если отвлечься от деталей, различие не столь уж разительное. Хотя следует признать, что штрафбат представлял собой подразделение, состоявшее из кандидатов в смертники, точнее, из 95–98 процентов таковых. С другой стороны, кандидатом в смертники в военное время по праву мог считаться любой человек в форме, и пусть даже цифры потерь убитыми в обычных подразделениях были, как правило, не столь высоки, временами они приближалось к таковым в штрафбатах. Различие заключалось в степени изношенности и пригодности формы, в рационах питания, но прежде всего в том, что предшествовало гибели: в степени переносимых унижений, морального и физического надругательства, грызущих душу безысходности и отчаяния.
Покончив с речью, Крюль пару раз прогнал личный состав до стены лагеря, пару раз уложил их в грязь, затем, велев подняться, дал команду разойтись. Правда, на четверых новичков сие не распространялось — те так и продолжали лежать ничком.
— Представляю, какая сейчас будет драка за краны с водой в умывальнике, — произнес обер-лейтенант.
— Да ну! — решительно не согласился гауптман. — На улице ведь дождь.
— Мне пару раз пришлось наблюдать это. Воображаю, каково — отпашешь как вол десять часов кряду, да еще и напиться негде, а по пути в казарму пожалуйте и песни горланить. Нет уж, увольте!
— Ну-у, Обермайер, — иронически произнес гауптман, сунув в рот сигарету и предлагая раскрытый портсигар своему подчиненному. — С чего это вы вдруг скисли? Я-то думал, что встречу здесь своего веселого приятеля по казино, такого, как прежде, а вы вздумали на меня скуку наводить. Помнится, в Витебске вы были другим.
— Верно, герр гауптман. Там, на фронте, я был на своем месте. А здесь? Я офицер, а не тюремный надсмотрщик.
Взяв сигарету из предложенных гауптманом, он дрожащими пальцами прикурил ее. Барт с нескрываемым любопытством смотрел на него.