— Вот ещё! Ну, и не надо! — обиделся Толик Веселовский, и сунул он гитару в руки сержанту Коле Никишину, — на! Держи! Громче всех орёшь. Вот сам и сыграй тогда, может твой репертуарчик народу больше понравится!
— Да я бы и сыграл, дак я этих, как их… нот не знаю! — попытался соскочить с темы Коля.
— Ну так и помалкивай в тряпочку, а то ишь, критик музыкальный нашёлся!
Дружеская перепалка продолжалась бы ещё долго, если бы старший лейтенант Горидзе не встрял между спорщиками:
— Слущай! Ты так громко крычиш, — он повернулся к Толику, — ти хочеш нас всэх перекричат? — и обернувшись к Агнии: — ты гаварыла, что на аккардэоне играла, и ноты знаешь?
— Ну, играла… — растерявшись, произнесла она.
— Так играй жэ! — он вытащил гитару из Колиных лап и сунул её девушке.
— Так как же… Я же не умею на гитаре-то! — она виновато улыбнулась.
— Как нэ умеешь?! Ты же гаварыла, чито пробовала пару раз! — не унимался неугомонный Георгий.
Толик был рад, как паровоз, что внимание переключилось с него на Агнию, Коля тоже был не против, что и о нём временно позабыли.
— Так я же пару раз всего-то пробовала! И ведь гитара — это не аккордеон… — Агния, вяло защищаясь, пыталась отпихнуть гитару подальше от себя.
Жорик мягко, но настойчиво совал гитару ей в руки, терпеливо уговаривая:
— Слущай, красавица! Там ноты и здэс ноты! Какая разныца?
Андрей знал, что поёт она очень хорошо — каждый вечер, когда они приходили к себе в дом после ужина, она радовала его своим пением. У неё был действительно чудный голос, слушать его можно было часами. Но пела она только под хорошее настроение. Надо было как-то разрешить ситуацию…
Он решительно отодвинул от неё и придержал рукой гитару, которую ей настойчиво пихал в руки Георгий, давая ему понять, чтобы он не очень-то усердствовал, и повернулся к ней лицом:
— Агнюш, может действительно, споёшь, а?
Она вздохнула, взяла, наконец, в руки гитару, прошлась пальцами по струнам…
— Ну, если вам так хочется, я вам спою. Правда, играть я на гитаре толком так и не научилась, — уж извините, если плохо получится.
— А у нас никто не умеет, даже Толик, — подмигнув, тут же схохмил Коля.
— Я… — протестуя, приподнялся со своего места оскорблённый Веселовский.
— Я! Я! Головка ты… от… от… цилиндра! Сиди уже! — дёрнул его за рукав Коля, посмотрел на нахмурившегося Веселовского, и прибавил громким шёпотом: — шутка! — что, впрочем, не уберегло его от короткого, но болезненного тычка локтем под рёбра.
На них зашикали со всех сторон. Мелодично перебирая струны, Агния запела тихим и спокойным голосом:
— «Не уходи, побудь со мною,
здесь так отрадно, так светло.
Я поцелуями покрою уста, и очи и чело.
Побудь со мной, побудь со мной!
Не уходи, побудь со мною,
я так давно тебя люблю.
Тебя я лаской огневою и обожгу, и утомлю…»
Пальцы её спокойно перебирали струны, тихий голос задушевно пел. Огонь в печке весело потрескивал, аккомпанируя исполнительнице.
— «…Пылает страсть в моей груди,
восторг любви нас ждёт с тобою,
не уходи, не уходи!»
Агния закончила петь, и прижала струны рукой. Обвела взором притихших и задумчивых слушателей.
— Всё это конечно, хорошо: любовь там, и всё такое прочее… — поднялся Коля, — но вот как-то за душу не берёт!
Сидящие вокруг шумно запротестовали:
— Огонёк, не слушай ты этого крокодила сиамского! Хорошо ты поёшь!
Андрей же, нахмурив брови, решительно лапнул Кольку за ремень и рывком подтянул к себе.
— Да не, мужики! Я не об этом, — силясь перекричать остальных, объяснял свою позицию Колька, и одновременно пытаясь отпихнуться от Андрея, — я ж не об этом!! — для убедительности он взялся рукой за ворот своей гимнастёрки, — я о том, что песня женская… ну, про поцелуи там, про страдания девичьи.
— Да пошёл ты к чёртовой бабушке, знаток! — заголосили все хором, но вразнобой.
— Я о чём? — не унимался старший сержант Никишин, — песня-то хорошая, слов нет, но! — он поднял палец, — дореволюционная. И не отвечающая нынешним запросам обчества.
— Да заткнись ты, искусствовед! — его сзади дёрнули за ремень, насильно усаживая на скамью.
— Огонёк! — перекрикивая поднявшийся гвалт, он обратился к сидящей с гитарой в руках Агнии, — ты не обижайся, а лучше исполни-ка нам что-нибудь этакое, — он пошевелил пальцами, — вот чтобы душа сначала развернулась, — он развёл широко руки, — а потом свернулась.