Ещё плохо разбираясь в местной специфике, Борис тем не менее отдавал себе отчёт в том, что может оказаться слепым оружием в руках активно интригующего против своих явных и тайных противников командира. Но осознавал Нефёдов также и то, что без поддержки Хана ему долго не продержаться в этой банке с пауками и уж точно не спасти сына. Так что оставалось всецело довериться своему единственному союзнику и командиру и без колебаний принимать его сторону в самых критических ситуациях.
Между тем не найдя поддержки среди ближайших соратников, Хан решил усадить в кабину вместе с Нефёдовым кого-нибудь из сородичей президента. Дело в том, что, помимо выполнения боевой работы, наёмники пытались готовить кадры для местных ВВС. В составе легиона уже числились семь туземных лётчиков, которым, правда, до сих пор не доверяли самостоятельных заданий из-за крайне низкого уровня их квалификации. Но так как выбирать было просто не из кого, то для дела теперь мог сгодиться любой, кто умел держать штурвал.
Но тут выяснилось, что, едва узнав о мятеже, местные лётчики-офицеры быстро скинули с себя свою красивую форму (под ней у них оказались наготове цивильные шорты и маечки) – и по домам! Единственный же, ещё не успевший сбежать, чернокожий авиатор объяснил «белому генералу», что он не такой дурак лететь туда, где стреляют.
Конечно, этого умника можно было силой заставить идти в бой, но Борис сам отказался брать такого парника. Ничего, он как-нибудь справится в одиночку.
Уже перед самой посадкой в самолёт к Борису откуда-то из-под крыла подскочил юноша-механик из местных по имени Нэро. Впоследствии Нефёдов даже подружится с ним. Паренёк предупредил:
– Если не откажетесь, как другие, лететь, то вас убьют.
Фактически вручив лётчику чёрную метку, босоногий вестник бросился наутёк. Находившийся поблизости Хан всё слышал. Видя задумчивый взгляд Нефёдова, немец с упрёком бросил ему:
– Похоже, ты тоже собираешься взять временный нейтралитет.
Борис равнодушно пожал плечами. Сейчас не время стучать себя кулаком в грудь. Обходя самолёт, Нефёдов проверял исправность его основных систем. Хан шёл рядом и продолжал накачивать лётчика, как бойца перед решающим матч-реваншем:
– Разве ты не видишь, что это продёлки Хенка-бомбардировщика! Старый лис подослал провокатора, чтобы покончить с тобой и лишить меня верного человека… Не исключено, что это он организовал мятеж, чтобы посадить на освободившийся после бегства Арройи трон свою марионетку… Только учти, если ты в ближайший час не отрубишь голову гадине, что ползёт сейчас к президентскому дворцу, то ещё до захода солнца познакомишься с костоломами из службы безопасности. В местной тюрьме тебя будут медленно – сантиметр за сантиметром погружать на специальной лебёдке в бассейн. Вместо воды его наполняют серной кислотой. Когда крепкие подошвы твоих армейских ботинок зашипят и начнут таять, как снег под лучами яркого солнца, тебе впервые гуманно предложат подписать признание в том, что ты намеренно позволил уйти тому наркобарону. Потом ты ещё не раз услышишь это предложение, прежде чем… Впрочем, я не уверен, что тебя обвинят только в этом преступлении. Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что ты обязательно подмахнёшь всё, что тебе «шьют». У меня здесь приятели во всех учреждениях, так что я в курсе: даже самые крепкие мужики сдаются, когда их погружают в кислоту по яички. Или ты надеешься побить этот рекорд?
Пилоту ещё издали на фоне городской панорамы открылся путь, проделанный двигающейся к центру Морганбурга колонной мятежников. За собой взбунтовавшиеся гвардейцы оставляли дымы пожаров. Не встречая на своём пути серьёзного сопротивления, бунтовщики чувствовали себя хозяевами положения. Редко участвующим в серьёзных боях придворным солдатам было невдомёк, что положение их весьма уязвимо. Вместо того чтобы выбирать окольные маршруты с одноэтажной застройкой, где имелась возможность быстро рассредоточиться в случае возникновения воздушной угрозы, пьяные и уверенные в своей безнаказанности местные тон-тон макуты легкомысленно втянулись в старый город. На узких улочках меж четырёх– и пятиэтажными домами, оставшимися на память об европейских колонизаторах, колонна словно оказалась зажата в теснине горного ущелья.