– Батальон своих не бросает! – заявил Александр удивлённому странной тактикой Тучкову. И, понизив голос до шёпота, пояснил: – По распоряжению государя-императора семьям погибших будет выплачиваться небольшой пенсион по потере кормильца. А пропавшие без вести полагаются дезертирами.
– Так не может быть!
– Но так оно есть.
Александр Андреевич отсутствовал четверть часа и вернулся не один – его сопровождал батальонный священник отец Николай, в порванной рясе, прикрытой наброшенным на плечи тулупчиком, с засохшей на густой бороде кровью. В руке батюшка держал неизвестно где раздобытый драгунский палаш, который на ходу неодобрительно рассматривал на предмет повреждений.
– Дрянной клинок, Ваше Высочество. То ли дело златоустовские…
– Сто семьдесят два человека в строю, Александр Павлович, – перебил ворчание священника Тучков. – Раненых сто четыре, но половина не доживёт до утра.
– А утром триста одиннадцать было. Очень плохо.
– Истинно так, – поддержал отец Николай. – А англичан тысячи две будет. А губернатор, предатель, ключи от города на подушке вынес.
– Но как же… – растерялся командир батальона. – Мы ждём подкрепления…
– Полки отведены губернаторским приказом. Я только что ходил с охотниками и сам видел удирающих улан. – Перехватил взгляд Александра, обращённый на палаш. – А десяток англичашек всё же прихватили со спущенными портками. Там и положили.
– Но вам же нельзя… из сана извергнут.
Священник построжел лицом:
– Не о том думаем, отцы-командиры. Я-то свои грехи уж как-нибудь отмолю, а вот что нам делать? – Слово «нам» было выделено особо.
– Есть какие-либо предложения?
– Есть, Ваше Высочество. – Отец Николай приподнял край рясы и вытащил из-за голенища сложенную карту, положил на стол и ткнул почти в середину толстым пальцем. – Вечером, считайте уже ночью, подписание капитуляции. И ежели ударить по Екатерининскому дворцу вот отсюда…
– Чепуха, – ответил Александр. – Армия в темноте не воюет.
– Мы не армия.
– А кто, тати ночные?
– Разве нет?
Сравнение пришлось командиру явно не по вкусу. Он в раздражении стукнул кулаком по ни в чём не повинной карте и выругался вполголоса. И замолчал, когда в голову пришла простая мысль: отступать некуда. То, что англичане до сих пор не озаботились уничтожением потрёпанного батальона, объяснялось лишь царящей среди них эйфорией от быстрой победы. Да ещё тем, что окрестные дома заселены преимущественно законопослушными немцами, пока не получившими приказ доносить новым властям о каждом увиденном русском солдате. И если сейчас предпринять меры к отходу, уничтожат, зажав в узких улочках, даже крякнуть никто не успеет.
– Откуда знаешь о подписании капитуляции?
– Ихнего лейтенанта живьём взяли. Изволите посмотреть лично?
Посмотреть? А почему бы и нет, всегда полезно глянуть на противника перед смертью. Лучше всего – перед его смертью. И обычное любопытство: что это за зверь такой, первый в карьере пленник?
– А покажи.
Отец Николай подошёл к неплотно прикрытой двери и крикнул:
– Сашка, тащи супостата под пресветлые очи!
В коридоре послышался шум, громкий шлепок оплеухи, и появившийся на пороге молодой плечистый штрафник бодро отрапортовал:
– Рядовой Засядько по вашему приказанию прибыл! – Не дожидаясь дальнейших указаний, швырнул удерживаемого за воротник мундира пленного под ноги командирам. – Инструмент тоже принести?
– Что принести? – не сообразил прапорщик.
– Александр Дмитриевич намекает на опыт запорожских казаков в развязывании чужих языков, Ваше Высочество, – пояснил батюшка. – Оно, конечно, грех, но ежели во благо Отечества, то вполне простительный. Совсем малый, даже епитимии не подлежит.
– Но… но как это соотносится с понятиями чести?
– Никак. – Священник пробарабанил пальцами на рукояти палаша залихватский марш. – Подлые захватчики чести иметь не могут, потому их допрос бесчестным занятием не является, приравниваясь к обычной трудовой повинности. А труд угоден Господу, ибо завещано нам добывать хлеб свой в поте лица своего. Истина и правда – суть хлеб души.
– Интересная трактовка, – покачал головой Тучков. – Вы где богословию обучались, отец Николай?
– На Нерчинском заводе, а что?