– Русише швайн… – прошипел агент. Ничто не мешало спихнуть всю вину на умирающую, вряд ли она была способна сейчас сказать хоть что-то в свою пользу. Но ярость затмила разум – избитый, потрясенный, выведенный из душевного равновесия, Хлопотов уже не в силах был поступать логично и здраво. Он снова кое-как поднялся и запрыгал к Алексею на здоровой ноге, изрыгая лающие немецкие ругательства. Про вторую ногу, волочащуюся бесполезным шлангом, он, казалось, забыл. Атака не оставляла шансов, подтянуть к себе автомат Зорин уже не успевал. Поднялся на колено, оттолкнулся носком от земли… И опомниться не успел, как снова оказался на спине. Крякнул придавленный позвоночник… и почти сразу дышать стало нечем. Железные пальцы с нечеловеческой силой впились в горло, удавка затягивалась. Алексей извивался, мутная пелена гасила сознание. Ударил кулаком под ребро, но противник лишь засмеялся. Он даже отстранился, с любопытством смотря своей жертве в глаза, – был, видимо, любитель наблюдать, как человек прощается с жизнью. Алексей собрал все силы, ударил пяткой по больной ноге. Хлопотов взревел, но хватки не ослабил. «Хреново ты как-то умираешь, Леха…» – мелькнуло в угасающем сознании.
Мишка Вершинин подоспел очень вовремя.
С воплем «Да что ж ты делаешь, сука?!» – он оседлал Хлопотова, вонзив нож в основание шеи. Вскрикнул расстроенно, когда сломался клинок – часть лезвия осталась во вражеском хребте. Хватка на горле сразу ослабла, немец как-то булькающее всхрапнул, и на Зорина хлынула кровь. Мишка оттащил убитого за шиворот, пинком отправил в траву.
– Леха, жив?! – свалился на колени, стал хлестать по щекам.
– Живой… Уйди, шибанутый. – Зорин надрывно кашлял, ругался. Поднялся кое-как на колени, его вывернуло.
– Будешь знать, как отдавать непродуманные приказы! – издевался Мишка. Похоже, переволновался. Его и сейчас трясло, а щеки заливала то бледность, то краска пятнами. – Вот сидел бы я на месте, сторожил нашего капитана, который на хрен никому не нужен…
Осознание того, что он еще жив, Зорина как-то не окрыляло. Он заново обвел глазами царящий вокруг ужас. Хлопотов был мертв – валялся, как мешок с глазами. Татьяна еще дрожала, но последние капли жизни оставляли молодую женщину, мутнели глаза, тоскливо смотрящие в небо, «зарешеченное» кронами деревьев. «Орден бы ей посмертно», – с грустью подумал Зорин.
– Мишка, вот зачем ты его убил? – пробормотал он. – Ты даже не представляешь, что ты наделал…
– Виноват, – смутился Вершинин. – Испугался, что эта мразь одолеет, перестарался…
Притащился, прихрамывая, Яворский. Недоверчиво уставился на трупы, облизнул губы.
– Ну, и кто из них предатель? – голос капитана подвел, скатился в какой-то противный фальцет.
– Хлопотов, – буркнул Зорин. – Судя по его идеальному немецкому и усердию, с которым он меня душил.
– А зачем вы его убили? – вкрадчиво осведомился Яворский. По тону было ясно, что в принципе он рад. У капитана появлялись шансы, и их количество было обратно пропорционально шансам разведчиков. «А может, убить его?» – тоскливо подумал Алексей. Он встретился глазами с умоляющим взором Мишки – тот думал о том же. К сожалению, воспитание и врожденный комплекс порядочности не позволяли им исправлять свои ошибки посредством уничтожения себе подобных.
– Так, а где у нас Кармазов? – перешел на деловой тон Яворский.
– Ах, да… – спохватился Мишка.Впоследствии он долго кусал локти – почему они не прикончили под ближайшим кустом эту трусливую гниду? Ей-богу, Родина бы ничего не потеряла, он-то думал лишь о собственной шкуре. Обстановка на фронте менялась в нежелательную для советских войск сторону. Канонада нарастала. Взрывы доносились и со стороны Слеповца. Когда выжившие выбрались на дорогу, вопрос, в какую сторону податься, уже не стоял. В Слеповце шел отчаянный бой. Видимо, фашисты предприняли попытку контрнаступления. И, судя по скорости, с которой мчалась по дороге в Багровичи колонна штабных полуторок, попытка удалась. Борта машин были иссечены осколками, в кузовах стонали раненые, ругались офицеры. Разведчиков и поредевшую группу шифровальщиков приняли на борт, и всю дорогу до Багровичей Зорин переживал за умирающего паренька, обложенного мешковиной – у него была оторвана нога, и все попытки бледного медбрата остановить кровотечение завершались неудачей. «Братишка, сделай хоть что-нибудь… – стонал раненый, хватая санитара за рукав. – Нельзя мне умирать… ей-богу, нельзя… у меня девчонка в Уфе, мы поклялись, что всегда будем вместе…»