— Какой он, фюрер? — спросил Юрген.
— Старенький, — с обескураживающей детской искренностью ответил Лорингхофен, — и руки сильно трясутся, особенно правая.
Тут раздался страшный грохот. Ноги не ощутили вибрации, значит, что–то произошло снаружи. Фрике поднялся и вышел из комнаты, за ним — Вортенберг.
— Пойду, тоже посмотрю, — снизошел до объяснений Юрген и строго: — Всем оставаться на местах!
Мост Мольтке–младшего был окутан пеленой дыма и пыли.
— Взорвали, — произнес спокойно Фрике, — значит, русские и на нашем участке вышли к Шпрее.
Мог бы и не говорить. На узкой набережной на противоположном берегу уже стояло несколько русских танков. Артиллеристы выкатывали орудия, ставили на прямую наводку на здание Министерства внутренних дел, на Кролль–оперу, на Кёнигсплац, ну и, конечно, на них, на Рейхстаг.
— Хороший был мост, — сказал Фрике и добавил: — Слишком хороший.
Юрген перевел взгляд на мост. Черт! Даже взорвать толком не могут! У них что, взрывчатка закончилась? Так зашли бы к ним, они бы поделились.
Облако, окутывавшее мост, уплывало вниз по течению реки, открывая вид на сильно просевший, но не разрушенный пролет, по которому уже ползли вперед фигурки в зеленовато–коричневой форме.
Задрожали пол и стены — снаряд врезался в здание в десятке метров от того места, где они стояли. Это был пробный шар русских. Для них он тоже был пробным. Проба была положительной, стена выдержала удар без заметного изнутри ущерба.
— Хорошо раньше строили, — подвел итог Фрике.
— Сейчас, к сожалению, хуже, — сказал Вортенберг, когда третий снаряд угодил в заложенное окно и обломки кирпича брызнули во все стороны.
— Полагаю, господа, что нам нет никакой необходимости оставаться здесь. — Фрике проводил взглядом пролетевший в метре от него осколок. — У нас есть время как минимум до завтрашнего утра.
* * *
Йорген крутил ручку настройки радиоприемника — у них в СС чего только не было. Он ловил «вражьи голоса» — всем им иногда хотелось знать правду, для сведения, не для выводов. Йорген предпочитал стокгольмское радио, нейтральное и понятное. Наконец поймал, стал внимательно вслушиваться, постукивая пальцем по столу, это было у него высшим проявлением волнения. Бернадотт — Гиммлер, Гиммлер — Бернадотт, вот все, что понимал Юрген.
— Что там? — спросил он, когда выпуск новостей закончился.
Йорген выключил радиоприемник — он экономил батареи, неспешно накрыл его чехлом.
— Ройтерс передал, что Гиммлер ведет со шведским послом в Германии графом Бернадоттом переговоры о заключении сепаратного мира с Америкой и Англией.
Последнее слово он произнес с отвращением, это было неудивительно, Йорген ненавидел Англию, она не давала продыху норвежским рыбакам. Но с той же интонацией он произнес и фамилию рейхсфюрера, своего патрона. Впрочем, это не было удивительным, они тоже буквально взорвались от возмущения: гнусный предатель!
Юрген ненавидел предателей и предательство. И его товарищи тоже. Многие солдаты их батальона придерживались кодекса чести, принесенного из их гражданской жизни и лишь окрепшего на фронте, где без веры в товарищей не продержаться и дня. Они не представляли, как можно предать товарищей ради спасения собственной жизни и как можно потом жить, зная, что товарищи погибли из–за твоего предательства. Возможно, это было главным, если не единственным, что заставляло их сражаться до конца, сражаться и погибать.
А то что Гиммлер — предатель, не вызывало сомнений. Да, они все ждали мира с Америкой и Англией как манны небесной, еще десять дней назад фюрер уверял их, что мир будет вот–вот подписан и они обретут новых союзников в борьбе с большевизмом. Но в грохоте последовавших за этим боев все забыли об этом, и они, и фюрер. Что–то там, видно, не складывалось, союзники, наверно, выдвинули какие–то неприемлемые условия, эти торгаши–американцы наверняка хотели выторговать себе кусок пожирнее.
И тут вылез этот хорек в очках, позорная ищейка, кровосос, х. сос, жополиз — они не скупились на выражения! Это было не его ума дело, это было дело фюрера, а фюрер никогда бы не получил вести переговоры о мире этому… Выражения сделали второй круг, дополнившись и украсившись новыми эпитетами. Да как он посмел?! Да как он мог?! Предать фюрера!
— Друзья познаются в беде,[96] — сказал Брейтгаупт.