— Большое спасибо, фрау Клаудия, вы мне очень помогли, — сказал он, поднялся и быстро пошел к дому.
Это был не конец истории. Она имела продолжение. Через два дня в батальоне случилось чрезвычайное происшествие: дезертировал Герберт Вернер, рядовой третьего взвода первой роты. Об этом на утреннем построении объявил майор Фрике. Обер–лейтенант Гиллебранд произнес приличествующую случаю речь. О малодушных трусах, о мягкотелых бабах, о подлых выродках, о вонючих тряпках и заячьих лапках.[15] Майор Фрике нетерпеливо посматривал на часы — уходило время для организации погони и облавы. Хорошо, что успели предупредить военную полицию, которая перекрыла все окрестные дороги.
В погоню отрядили третью роту во главе с Гиллебрандом. Бегом, в назидание обер–лейтенанту — нечего было так долго болтать. Но Гиллебранду бег — только в радость. Да и они все не возражали: и погода хорошая, и куда лучше, чем в земле копаться. Да и не спешили они особо, все равно Вернера не поймать. А то они не знают, куда он смылся — к иванам. Его там шиш достанешь. Наконец это и до начальства дошло. На вечернем построении о переходе на сторону врага Герберта Вернера, бывшего рядового третьего взвода первой роты, объявил майор Фрике, добавил пару крепких слов и немедленно распустил строй.
Они спокойно перекуривали в сторонке, когда к ним подошел Гиллебранд. Поинтересовался, как им сегодняшняя пробежка, не натер ли кто–нибудь ноги или промежность, потом вдруг резко повернулся к Юргену и гаркнул, впившись глазами в его лицо:
— О чем вы разговаривали с этой русской?
— Я? Разговаривал? — вопрос застал Юргена врасплох, и он, по выработанной еще в детдоме привычке, тянул время.
— Да!
— Ах, да, — с показным облегчением повторил Юрген, — я перекинулся с ней несколькими словами по–польски. Языки оказались очень похожи. Я провел…
— Я внимательно изучил ваше личное дело! — оборвал его Гиллебранд. — Но вы разговаривали долго! О чем?!
— Она рассказывала мне о зверствах большевиков, — ответил Юрген.
— И что?!
— Я не узнал ничего нового, герр оберст, — Юрген совсем успокоился и думал лишь о том, чтобы на его лице не появилась предательская ухмылка, знал он за собой этот грешок, — все в точности соответствовало вашим беседам, герр оберст.
Гиллебранд был не прост, но и его тон Юргена ввел в заблуждение.
— Хорошо, — сказал он, — вы прошли это испытание, Вольф. — Он надел самую открытую из своих улыбок. — Вы, надеюсь, понимаете, что я ни секунды не сомневался в вас. Но, — он сделал многозначительную паузу, — бдительность — превыше всего! Не забывайте о Герберте Вернере, об этом волке в овечьей шкуре, этом двуличном ублюдке, который воровски вкрался в наше доверие, об этом предателе, презревшем законы военного товарищества… — ну и все такое прочее. Не пропадать же зря заготовкам для несостоявшейся речи. — Итак, бдительность — превыше всего! — повторил он напоследок полюбившийся лозунг.
— Так точно, герр оберст! — Юрген выкатил грудь и глаза — образец ревностного солдата.
— Вольно! — с поощрительной улыбкой сказал Гиллебранд и, наконец, оставил их одних.
Юрген попытался припомнить, кто маячил поблизости, когда он разговаривал с фрау Клаудией.
— Прекрасный ответ, Юрген, — тихо сказал подошедший Зальм, — я неоднократно оказывался в похожих ситуациях, но мне никогда не удавалось выпутаться так убедительно, быстро и, не побоюсь этого слова, изящно. Я возьму это на вооружение.
Зальма сменил Лаковски.
— Это был не польский, — проговорил он еще тише, чем Зальм, — будь осторожнее.
«Если не Лаковски, тогда…» — Юрген нацелил взгляд на Кинцеля,
— Это не я! — воскликнул тот.
— Ты был не прав, дорогой, — мягко сказал Вайнхольд.
— Это был мой долг, — сказал Кинцель.
— Ты должен был предупредить Юргена, что намереваешься доложить начальству об услышанном разговоре. А так вышло не по–товарищески, — с легкой укоризной сказал Вайнхольд.
— Это был мой долг! — упрямо повторил Кинцель.
— Бывают ситуации, когда человеческие чувства выше служебного долга.
Фраза не встретила понимания, лишь возмущенный ропот. Если кто–то и был согласен с ней, то никак не выразил этого.
— Одна эта мысль нанесла боеспособности подразделения больший урон, чем все ваши инвективы, — сказал фон Клеффель, обращаясь к Зальму.
— Согласен, — ответил тот. — Каков ваш вердикт? Расстрелять перед строем?
— Как минимум! Как вы думаете, Зальм, должны ли мы предупредить об этом подсудимого заранее? А то выйдет не по–товарищески, вы не находите?
Все поняли, что это шутка. Дружный смех разрядил ситуацию.