Надо ли описывать кажущиеся часами минуты ожидания нашей участи? Как же дёшево стоит человеческая жизнь на фронте, если так легко можно двигать человека туда-сюда, словно по шахматной доске, только потому, что он штрафник. Стоит ли вообще о нём беспокоиться? И какое огромное спасибо нашему командиру, что он все-таки добился своего, сумел доказать, что мы выполнили поставленную задачу, и что не наша вина, что позиции, отбитые нами в бою, снова оказались у противника. Нас реабилитировали!
Возвращались мы опять в пешем строю. Маршрут был прежним, только в обратном направлении. По пути нам встретилась вновь сформированная рота, которой предстоял тот же путь. Мы кратко поделились с ними своими впечатлениями от проведённой операции. Впрочем, то, что нас возвращайтесь всего 35 человек из 250, говорило само за себя. Тяжёлое настроение овладело бойцами: что-то у них впереди!
Мы опять отшагали несколько десятков километров и вернулись в расположение своей части. Встречали нас с музыкой, и мы видели грусть тех, кому ещё предстояло всё это пройти (в батальоне постоянно формировались новые роты), А мы стали ждать приказа о реабилитации, который должен был подписать командующий фронтом маршал Конев. Обычно это длилось в течение одного месяца. В это время с нами продолжали проводить занятия по общевойсковой подготовке, которой мы занимались без всякого рвения.
Здесь я впервые получил письмо из Ленинграда и был бесконечно рад узнать, что родители мои живы. Нашёлся для своих родных и я. Медицинская сестра из освобождённого Днепропетровска, Наташа Самоварова, послала им письмо о моём пребывании в инфекционной больнице и побеге из плена. Однако с тех пор прошло много времени, а на войне каждый день может оказаться последним. В своем первом письме мама писала о судьбах брата, сестры, их семей и очень скупо — о тяжёлой жизни в блокадном Ленинграде. Тогда я даже не предполагал, в каких страшных условиях находились жители осаждённого города. Мне хотелось помочь родителям сейчас, немедленно, но в штрафном батальоне зарплату не выдавали, и я не мог им об этом написать, чтобы не доставлять дополнительных тревог и переживаний. Наконец, был зачитан приказ командующего фронтом, маршала Конева о реабилитации, под который попал и я (после возвращения с задания было два-три таких приказа, но в них моя фамилия не упоминалась). Кто-то подарил мне офицерские полевые погоны, и я их с гордостью приспособил на свою солдатскую выцветшую гимнастерку. Звездочек на погоны не было, да я и не знал, имею ли право их носить, так как в армии не только ввели погоны, но и изменили воинские звания для офицеров медицинской службы. (Звание старшего лейтенанта медицинской службы я получил уже после войны, в июне 1945 года).
Реабилитированный
Получив документы о реабилитации и восстановлении в офицерском звании и всех правах, мы с другом постарались скорее покинуть данную часть. Батальон был расквартирован вблизи польского города Ярославль, и мы решили немного побродить по городу, не стесняясь своего внешнего вида. По-прежнему, одетые в солдатское обмундирование, в обмотках, разбитых ботинках, с вещмешками за плечами мы были вполне довольны собой, своей свободой. Мы даже заглянули в одно непристойное заведение с красным фонарем, с интересом посмотрели предложенные хозяином альбомы с фотографиями девиц, но признаться, что у нас нет денег, и что мы пришли ради любопытства, не посмели. Из города мы вышли на шоссе и пешком направились в отдел кадров 1-го Украинского Фронта. По дороге нас обгоняли военные машины, на наши сигналы подвезти никто не обращал внимания. Одна легковая машина «Виллис» все же остановилась, в ней рядом с шофером сидел подполковник в новом, хорошо подогнанном обмундировании с гвардейским значком и множеством орденских планок. Как же мы были удивлены, когда узнали в нём нашего бывшего товарища по штрафному батальону. Встреча была не только неожиданной, но и приятной: по знаку своего шефа шофёр вмиг организовал хорошую закуску, из фляги разлили водку (завтрак был как нельзя кстати — мы прилично проголодались). Вспомнили недавно пережитое, помянули погибших товарищей. Потом нас подвезли к самому подъезду отдела кадров, на прощание друг дал свой адрес и пригласил в свой полк на вакантные должности.
В отделе кадров меня принял подполковник медицинской службы и попросил предъявить документы, свидетельствующие, что я военфельдшер. Но у меня, кроме справки из 9-го ОШБ, где было указано, что я восстановлен в офицерском звании и направляюсь в медицинский отдел фронта для прохождения дальнейшей службы, ничего не было. Помогло то, что я не забыл, как грамотно выписывать рецепты на лекарства и коротенький экзамен по фармации, который он мне тут же устроил, я сдал без ошибок. Сомнения у него рассеялись, и он пообещал завтра же направить меня в часть в соответствии с моим образованием и воинским званием. Он также сообщил мне, что здесь, в отделе кадров находится мой товарищ из 386-й Севастопольской дивизии, и что он сейчас познакомит меня с ним. Это было невероятно, так как дивизия давно перестала существовать, и вряд ли кто-то остаются в живых, да ещё спустя почти два года… И вот здесь я встретился с Женей Осиповым — моим товарищем по взводу, однокашником по училищу в Ленинграде и однополчанином по Обороне Севастополя. Прямо как в сказке! Мы были очень рады встрече и наперебой стали рассказывать, что пришлось нам пережить за это время. Женя попал в плен 2 июля у мыса Херсонес. Он тоже прошёл нелегкий путь. Ему посчастливилось выздороветь после сыпного тифа и бежать из лагеря в Славуте с помощью старших товарищей. Он был в партизанах, но когда вернулся к своим, то доказать свое пребывание у партизан не мог, поэтому тоже был направлен в штрафной батальон, в тот же, в котором был и я, но мы попали в разные роты. Направления мы с ним получили в одну дивизию.
Это была 106-я Днепровско-Забайкальская Краснознамённая стрелковая дивизия. Я попал в 188-й Аргунский стрелковый полк (Женя в другой полк). Старший врач полка, капитан медицинской службы Сорокин Л.И. встретил меня приветливо, был доволен, что к нему прислали опытного и главное, обстрелянного фельдшера; он сразу же произвёл замену — из стрелкового батальона отозвал лейтенанта Вадулю, а меня поставил на его место. Итак, я снова на передовой — командир санитарного взвода.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Приказ о мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций
N9227
28 июля 1942 г.
Без публикации
Враг бросает на фронт всё новые силы и, не счита-1сь с большими для него потерями, лезет вперёд, рвётся в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникёрами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьёзного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамёна позором.
Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдаёт наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток.
Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения и что хлеба у нас всегда будет в избытке. Этим они хотят оправдать своё позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.