Между тем мне удалось выяснить, каким образом мои друзья осуществляли свои «гешефты». Как-то среди ночи я проснулся и увидел, что они вышли из камеры, а через некоторое время вернулись с несколькими солдатскими фуфайками и ботинками, которые забросили под койки. Когда я проснулся, этих вещей не оказалось. Вот что они рассказали мне: теплые вещи, кожаную обувь, которые отбирали у военнопленных, немцы складывали в одну из камер нашего блока на первом этаже, там никакой охраны не было, а замок открыть не составляло большого труда. Вот друзья и наведывались по ночам на этот склад, а рано утром, когда из лагеря вывозили нечистоты, сбывали вещи ездовому-ассенизатору, от которого немецкий часовой отворачивался из-за запаха и, конечно, не проверял его транспорт. На обратном пути этот ездовой привозил продукты, которые получал в обмен на вещи.
Но нашему плану побега, как ни печально, не суждено было осуществиться. В последних числах декабря я заболел: температура повысилась до 39–40°, сильно болела голова, озноб, резкая слабость — всё это я расценивают как грипп и рассчитывал на быстрое выздоровление. Ребята за мной ухаживали. Помню, сварили куриный бульон и даже раздобыли лимон, но состояние мое продолжало ухудшаться. Пришлось вызвать врача. Он велел немедленно отправить меня в лазарет, своим ходом я уже идти не мог. Меня вынесли из камеры на носилках, вскоре я потерял сознание. Запомнился только день моей эвакуации, это было 27 декабря. Как жаль, ведь до осуществления нашего плана оставалось совсем немного…
Наши!
Это произошло утром 17 марта 1944 года. Какая же это была радость! Как теперь поют: «радость со слезами на глазах». В тот день я прослезился первый раз в жизни от счастья. Уже ничего не опасаясь, я выскочил из нашего укрытия — скорее бы увидеть советских бойцов. Хотелось обнять и расцеловать первого, кого встречу. И спустя несколько минут я, наконец, увидел нашего солдата: он осторожно шёл вдоль кювета в каске, с автоматом на изготовку, в накинутой плащ-палатке и не обращал на меня никакого внимания. Исчез также внезапно, как и появился.
Мне хочется подробнее описать этот день, который я считаю вторым Днем рождения, но мысли путаются, не все могу вспомнить в хронологическом порядке — радости и ликованию не было предела! Наш двор, хата наполнились солдатами и офицерами. Два молоденьких лейтенанта рассказали о том, что происходило за истекшие два года на нашей земле. Только теперь я заметил, что все офицеры были в погонах, которые ввели в армии и на флоте сравнительно недавно. Погоны были полевые, ребята показали и парадные, золотые, со звездочками, и очень были удивлены, что я и понятия об этом не имел. Потом появилась гитара, ребята спели нам новые фронтовые песни, а когда узнали, что я ленинградец, то полились песни о Ленинграде: «Ленинград мой, милый брат мой. Родина моя!»
Меня познакомили с командиром батальона. Он предложил мне заменить убывшего из батальона фельдшера. Конечно, я согласился. Фронт приближался к Виннице, и маленькая задержка, очевидно, была связана с перегруппировкой войск перед наступлением. Меня представили одному старшему лейтенанту, которому я рассказал о перипетиях моей судьбы. Он был из особого отдела, доброжелательный и вежливый, но взять меня в батальон не решился, видимо, у него были жёсткие инструкции по отношению к бывшим военнопленным. Он сказал, чтобы после освобождения Винницы, а это дело двух-трёх дней, я обратился в городской военкомат, где мне дадут направление в их часть. Что ж, вполне логично, формальности прежде всего. А мне очень хотелось попасть в этот батальон. Скоро, однако, я потерял надежду попасть туда: фронт стремительно продвигайся на Запад.
Через три дня я был в только что открывшемся военкомате, где после двух-трёх дней проволочек мне вручили, наконец, что-то наподобие повестки и приказали явиться завтра к 9 часам утра. В назначенное время нас собралось человек 250. Семья Чубис снабдила меня продуктами. Вещей у меня не было, кроме тех. что были на мне — старая военная шинелька, кубанка и котомка с едой. Нас построили, назначили старшего, пожилого майора в гражданской одежде и отправили в населённый пункт «Н».
Вначале мы шли по улицам опустевшей, только что освобождённой Винницы, всюду были следы прошедшей войны — разрушения, пожарища, неубранная трофейная военная техника. Не слышно было артиллерийской канонады, очевидно фронт уже был далеко. Марш совершали по всем правилам устава: один час пути, привал 10–15 минут, 30–35 километров задень, ночлег в населённом пункте и т. д. Но если на нас посмотреть со стороны, то трудно было догадаться, что мы военнослужащие: одеты мы были кто во что горазд, возраст от восемнадцати до пятидесяти лет, у некоторых были вещмешки за плечами, у других узелки с провиантом; пыльные, небритые — одним словом, вид у нас был непрезентабельный. И только редкие команды — «рав-няйсь!», «смирно!», «шагом марш!» — напоминали, что мы имеем некоторое отношение к военным.
При распределении на ночлег нам нередко приходилось подробно рассказывать о себе прежде, чем нас кормили или пускали в дом. Между тем, продукты, взятые с собой, подошли к концу, наш марш длился не три дня, как обещали в военкомате, а больше недели, а пункта назначения ещё не было видно, да мы и не знали, куда нас ведут. А пока основные наши мысли были направлены на то, чтобы во время очередного отдыха попасть к добрым хозяевам, плотно поужинать и, по возможности, получить немного еды на очередной марш. Мы были счастливы, когда хозяева, провожая нас утром, давали с собой по куску хлеба, а иногда и сала, и даже научились определять по внешнему виду усадьбы или дома, какой приём в нем ожидает. Нельзя сказать, что мы шли по опустошённым войною селам, люди жили относительно прилично, у большинства был не только хлеб, но и сало, картофель, жиры. Как ни странно, в домах, которые выглядели победнее, кормили лучше.
На девятый или десятый день пути нам, наконец, объявили, что мы идем в контрразведку 38-й армии, примерно ещё 5–6 дней пути. Но когда мы добрались до этого пункта, то там разведки не оказалось, она передислоцировалась вслед за наступающей армией в западном направлении. И мы снова в пути.
Шел апрель, для здешних мест он оказался холодным и снежным. Но скоро холода сменились оттепелью, дороги стало заливать водой от обильного таяния снега. Обувь, и без того не слишком крепкая, стала пропускать влагу, и теперь во время ночлега надо было думать, как отогреть ноги и просушить обувь перед следующим маршем.
15 апреля проходили через Каменец-Подольский. Мне понравился этот уютный украинский городок, но всюду виднелись следы войны: разрушений там было мало, улицы были забиты покорёженными немецкими машинами, пушками и другой техникой.
Идём дальше. В селе Борисковцы во время днёвки мы попали к хозяевам на пир по случаю праздника Пасхи — нам дали по рюмке самогона.