Вместо завтрака пили заваренный иван-чай. Пихали в кипяток оранжевые сухие будылья. Напиток цветом и вкусом действительно напоминал чай. Еще бы сахару и хлеба! Ну, хоть что-то горячее в брюхе булькает, и то хорошо.
А потом снова началась война. И нашу роту она в тот день не миновала.
ГЛАВА 3
Едва допили горячее, прилетели шесть штук Ю-87 и, отбомбившись, долго стреляли из пулеметов. Тяжелая бомба, наверное, «двухсотпятидесятка», угодила в одну из штабных землянок. Большинство обитателей убежали и попрятались, но некоторых накрыло. Из мешанины земли и бревен торчал сапог. Значит, кто-то из командиров или писарей. Простые бойцы в полку поголовно ходили в ботинках с обмотками. За сапог вытянули половинку писаря. Без обеих рук и с расплющенной головой. Кого-то стошнило (значит, позавтракал, сволочь!). Останки писаря приказали зарыть там же и соорудить холмик.
Потом открыла огонь артиллерия полка, а мы чего-то продолжали ожидать на нашей запасной позиции. В кого бьют пушки, я не видел. Экипажам строго запретили покидать машины. Лишь Тихомиров наблюдал из окопа за ходом боя, держа телефонную связь с командиром полка. Меня снова начало трясти, а Шпень каждые полчаса бегал за танк. Не выдерживал кишечник. Федор Садчиков держался спокойнее других, шепча:
— Скорее бы… ну чего тянут.
Полк отражал танковую атаку, но танки все же прорвались на правом, дальнем от нас фланге, и два взвода рванули по приказу командира полка наперерез. Впереди двигалась «тридцатьчетверка» Тихомирова. С чего, с какого момента начался для меня бой? С грохота разорвавшегося рядом осколочного снаряда? Но стреляли не по нам, а по остаткам одной из легких батарей.
Я успел заметить разбитую вдребезги «трехдюймовку», разбросанную по частям. Колеса улетели неизвестно куда, ствол вырван и отброшен метров на пять, неподалеку валялся скрученный щит. Видимо, в пушку угодила авиабомба. Лежали присыпанные землей трупы артиллеристов. Тело одного из них показалось неестественно коротким. Мы промчались уже мимо, когда я сообразил, что у бойца оторваны по самый живот ноги. Под гусеницами хрустнули обломки зарядных ящиков, блестящие орудийные снаряды.
— Прошка, — заревел вне себя Садчиков. — Они же со взрывателями. Разнесет к хренам!
— Я щас, — бормотал Прокофий Шпень, на которого наш спокойный командир никогда не кричал, а тем более не называл Прошкой.
Последние минуты перед боем, предчувствие возможной смерти (не может такого быть!), что-то стронули в каждом из нас. Это был даже не страх, а какое-то сумасшедшее, рвущееся напряжение. Я вдруг увидел пятнистый немецкий танк и, не дожидаясь команды, выстрелил в него. Нас учили, в основном теоретически, стрельбе с ходу. Именно так стреляли танкисты в наших знаменитых предвоенных фильмах. Но опытные командиры, и Тихомиров в том числе, переучивали нас, ломая уставные требования. Бить с коротких остановок!
— Леха, не торопись, — Федор уже приходил в себя и командовал спокойно. — Это Т-3, до него метров шестьсот. Далековато.
Вот они какие, Т-3! Коробочки, примерно таких же размеров, как БТ-7, только шире и с плоскими башнями, которые делали их на вид более приземистыми.
Я видел пока четыре немецких танка. Они двигались быстро, ведя огонь только из пулеметов. А перед ними разбегались наши красноармейцы. Некоторые сбрасывали на ходу шинели. Но даже секундная задержка стоила им жизни. На танках стояли по два пулемета, и люди падали один за другим. Некоторые бежали, часто оглядываясь, и это тоже облегчало стрельбу немецким танкистам.
Одинокая короткоствольная «полковушка» била по танкам быстро и часто. Но ее накрыл вынырнувший из-за бугра небольшой танк с тонкой длинной пушкой. Удар разметал расчет «полковушки», который даже не успел развернуть орудие в нужную сторону. До вражеского танка оставалось метров двести, но нам тоже предстояло развернуть башню. Вряд ли мы бы это успели!
Нас опередил взводный Князьков. Не знаю, кто стрелял, лейтенант или Паша, но весь экипаж сработал четко. Механик-водитель мгновенно крутанул танк, подняв фонтан земли, и сразу ударила пушка. Я впервые увидел, как гибнет танк. Такая же стальная коробка с живыми людьми внутри. Бронебойная болванка ударила прямо в пулеметную установку, справа от пушки, вмяла ее внутрь вместе с брызгами искр. Из отверстия выплеснулся язык пламени.
Танк продолжал двигаться, но пушка и второй пулемет молчали. Федор, отпихнув меня, выстрелил сам. Попал в правый подкрылок, загорелся топливный бак. Но танк добил все же наш самолюбивый взводный. Он выстрелил снова, вогнав снаряд в высокую лобовую часть под башней. В танке рвануло раз, другой, башню приподняло и снова брякнуло, но уже наискось, а из отверстий и щели под башней выкидывало горящие ошметки и языки пламени.