— Жаль, видно, ошибся я в тебе, когда взвод доверил. Понадеялся на твое дальневосточное происхождение.
— Это почему же, товарищ комроты? Труса я, вроде, никогда не праздновал, — обиделся Фитюлин.
— Потому что помереть — большой храбрости и умения не требуется. От нас с тобой другого ждут: чтобы немцы помирали, а не мы. В землю их класть нужно, захватчиков поганых, а не самим ложиться.
— Так я разве возражаю против такого расклада, товарищ лейтенант? Ни-ни… Только, судя по всему, бой нам необычный предстоит. Вот я и настроил себя так, чтобы не юлить, когда жарко придется, не сдрейфить в неподходящую минуту.
— Тут ты прав, — посерьезнел Колобов. — Нам с тобой, если доведется, на глазах у людей умирать надо будет, потому как без вести пропадать нельзя. Сам понимаешь. Не имеем права.
— Это вы в самую точку, товарищ комроты. Памяти друзей-штрафников, в землю полегших, нам марать никак нельзя. Будем считать, что мы тут Новый пятачок держать станем.
— Вот это — другой разговор, а то научился у фрицев разные «гутен морген» говорить, — скупо улыбнулся Николай и дружески хлопнул Славку по плечу.
В самом центре Нового пятачка уцелела большая, на целый взвод землянка. Рядом с ней высилась могучая сосна с расщепленным снарядом стволом. Даже в безветренную погоду она натужно скрипела на морозе, словно силилась заглушить доносившиеся из землянки стоны раненых. Сосна эта, конечно же, хороший ориентир для вражеских артиллеристов и ее надо будет срубить, когда стемнеет.
Спустившись по ступенькам под двойной бревенчатый накат, Колобов с трудом рассмотрел в полутьме торчавшие в проходе ноги в сапогах и валенках. Смутными пятнами серели лица лежавших и сидевших здесь бойцов. Большинство из них было из переставшей существовать роты Дудко. Незнакомый пожилой солдат умело бинтовал раненому оголенную ногу.
— Тяжелых много? — спросил Николай.
— Почитай, боле половины будет, — тихо ответил добровольный медик. — Всех-то их тут десятка три наберется, а бинтов мало, йоду совсем нет. Нательные рубахи, которые почище, рвем на полосы.
— Все, что в роте найдется, прикажу нести сюда. Что-то я вас в своей роте не видел.
— Так я из восьмой, товарищ лейтенант. Вот довелось у вас приютиться.
— «Довелось»… Это ж надо додуматься: на танки с одними автоматами подняться…
— А нам что думать? — раздраженно откликнулся из сумрака землячки невидимый обладатель хрипловатого голоса. — Это вам, командирам, право думать дано, а нам — прикажут и на шило полезешь.
Колобов, не ответив, вышел из землянки, присел на ступеньку у входа. Горькая, но справедливая реплика раненого задела его за живое. Он уже привык к тому, что война каждую минуту пожирала людей, да и сама человеческая жизнь, казалось, теряла обычную свою цену, определялась лишь мерой ущерба, нанесенного врагу. И тем не менее Николай понимал, что даже тут, на фронте, самое дорогое — это жизнь человека. Тот, кто переступал через это понятие, забывал об этом, сам терял свою цену, вызывал презрение окружающих и, может быть, становился в тягость сам себе. Чувство такого презрения Колобов сейчас испытывал к Дудко, бывшему своему товарищу и сослуживцу.
— Наверху пока все спокойно, — сказал он громко в темноту землянки. — Ну, а если что, ходячие пусть удерживают вход. Сверху вас не достанут. Кто не может встать, передайте ходячим гранаты и патроны. Сейчас распоряжусь насчет бинтов и йода.
За железнодорожной насыпью, в самом поселке, рвались тяжелые снаряды. Это били по немцам орудия Волховского фронта. Его штурмовые подразделения тоже чуть ли не с утра топтались на месте, километрах в полутора — двух с восточной стороны поселка. Видно, и там противнику удалось остановить наше наступление.
Два дня назад Николай прочитал в попавшей на передовую армейской газете, что ошеломленные неожиданным и мощным ударом советских войск гитлеровцы из последних сил сдерживают неудержимо рвущиеся навстречу друг другу части Ленинградского и Волховского фронтов. «Черт их знает. Может быть, оно все и так, но сколько же у них этих самых последних сил?» — думал он, торопливо шагая к захваченному днем с помощью танкистов просторному доту. Гарнизон, защищавший его, сбежал, боясь оказаться в тылу наступавшего полка, и роте этот дот достался совершенно целым с тремя крупнокалиберными пулеметами и большим запасом патронов. Как сказали Колобову, здесь вместе с пулеметчиками устроился сержант Никонов — приданный роте корректировщик, которого ему нужно было срочно разыскать.
Войдя в помещение, он увидел сидевших в центре у маленькой печурки четверых бойцов. Еще двое стояли у амбразур, наблюдая за противником. У самой стены склонился над картой прижившийся у них за эти дни Никонов.