Не чувствуя ничего, кроме огромного, охватившего его целиком восторга, он бросился навстречу бежавшим. Что-то кричал, кого-то обнимал, с кем-то целовался, хлопал по плечам и спинам и видел перед собой такие же счастливые и радостно-растерянные лица.
Взглянув на часы, запомнил время: 11 часов 35 минут.
— Слушай, комбат, как твоя фамилия? — обратился к Андрею худощавый военный в офицерском полушубке.
— Пугачев, а что?
— Да ничего… Моя фамилия Демидов и я — тоже комбат. Понятно?
Они счастливо рассмеялись и, обнявшись, отошли немного в сторону.
— По такому поводу неплохо бы и по чарке выпить. Как считаешь?
— Согласен, только по двадцать грамм. Остальное — вечером. Ты за своим начальством послал? — поинтересовался Андрей.
— А как же! В таких делах медлить не принято. Как увидел вас на насыпи, так и отправил связного в штаб полка.
— И я тоже. Ну как у вас там, на Большой земле?
— Почему это «у вас»! Теперь она одна, наша Большая земля!
— Извини, не привык еще.
— Мы думали, что в Ленинграде одни дистрофики воюют, а вы ничего ребята, крепкие!
— Эту тему, брат, давай на потом оставим. Поговорим, когда в Ленинграде побываешь.
— Ты не обижайся. Брякнул не подумав. Идем-ка лучше к своим славянам. Понаедет сейчас начальство, а нам с тобой в строй некого ставить будет. Момент-то исторический!
Полковники Шерстнев и Фомичев приехали почти одновременно. Поговорив о чем-то между собой, они приказали командирам батальонов построить свои подразделения. Потом состоялись митинги. Сначала раздельные, затем совместный. К вечеру приехал комдив генерал Симоняк. Он тоже поздравил воинов с долгожданной победой, объявил благодарность всему личному составу полка Шерстнева.
— Дивизия наша, — помолчав, сказал генерал, — шла в первых рядах ударной группы, а полк ваш шел все эти дни впереди дивизии. Честь вам и слава, дорогие мои соратники, бойцы и командиры!
Боевые награды ждут каждого из вас, но разве ж это главное? Слова горячей признательности и благодарности говорят вам сегодня сотни тысяч спасенных вами детей и женщин Ленинграда. Слава вам, боевые друзья!
А теперь, други мои, — генерал снял с головы папаху, — давайте вспомним о ваших товарищах, кому не довелось дожить до этих радостных минут. Все они сложили головы как герои. Придет время, когда народ над их братскими могилами поставит величественные памятники и высечет на них имя каждого навечно. А сейчас давайте почтим их память минутой молчания.
Над колоннами полка установилась тишина, нарушаемая лишь орудийными раскатами, взрывами и стрельбой, доносившимися со стороны Синявино. Там не затихали бои за расширение прорыва, лилась кровь…
Эпилог
Только через год после описанных событий, 27 января 1944 года Ленинград салютовал в честь окончательного снятия вражеской блокады. В результате упорных двадцатидневных боев войска фронта прорвали мощную оборону гитлеровцев и отбросили их на шестьдесят — сто километров от города.
На следующий день после праздничного салюта из Гатчины на Лугу ехал старенький потрепанный «виллис», принадлежавший редакции газеты 64-й гвардейской дивизии. За рулем сидел рослый симпатичный капитан в белом полушубке. Заднее сиденье занял сержант, который, несмотря на свою щуплую комплекцию, внушал уважение пышными «гвардейскими» усами и ладно подогнанной амуницией: с левого бока полушубка висела полевая сумка, с правого — трофейный парабеллум, на груди — автомат, в карманах — «лимонки».
Это были Андрей Пугачев и Юрий Шустряков. Андрей служил теперь корреспондентом дивизионной газеты, а Шустряков оказался попутчиком.
— Шустро же немчура драпает, а, товарищ капитан! — развлекал разговором не спавшего двое суток Пугачева Юра. — Только вчера в сто девяносто четвертый полк выехали из Гатчины, а сегодня редакция уже в Березовке.
Андрей молча улыбался, занятый дорогой. Она была забита техникой вторых эшелонов наступающих армий, и вести машину было трудно. Впереди, сбоку, сзади видавшего виды «виллиса» двигались грузовики, танки, пушки, санитарные машины, колонны войск.
— Товарищ капитан! Колобов наш… Живой! — вдруг закричал Юра.
— Ты что, задремал, что ли? — скосил на него глаза Пугачев.
— Да нет же. Вон он, за санями топает. Проскочили мы, товарищ капитан.
Андрей, отведя машину к обочине, остановился и, привстав с сиденья, стал нетерпеливо оглядывать проходивших мимо.
— Где он? Не вижу.
— Да вон же… Видите сани? Так сразу за ними. Повязка еще у него через правый глаз.