Сани, влекомые низкорослой мохнатой лошаденкой, медленно приближались к «виллису». Рядом вразвалку шагал ездовой в потертой шинели и выводил затейливую мелодию на трофейной губной гармошке.
— Точно, без промаха угадал, хоть и с повязкой! — радовался Шустряков.
— Лейтенант Колобов, приставить ногу! — весело скомандовал Пугачев, когда сани объехали «виллис», а шедший за ними одноглазый офицер поравнялся с кабиной.
— Ну, чего смотришь? Не узнаешь что ли, Николай?
— Андрей, ты? И Шустряков тут!
Пугачев аккуратно выпрыгнул из кабины, и офицеры принялись тискать друг друга перед строем остановившихся пожилых в основном солдат.
— Привал! — скомандовал Колобов и солдаты сошли на обочину дороги, привычно располагаясь на валявшихся вокруг бревнах и валунах.
— А этот вот «усатик» доложил мне тогда, что ты погиб, и я твоей Катюше «похоронку» отправил, — Пугачев осуждающе покосился на Юру.
— Она мне писала об этом, когда я в госпитале лежал, — грустно улыбнулся Николай. — Похоронили вы меня, а я вот все живу, хоть и с одним глазом.
— Так я ж тогда весь «пятачок» обшарил, — загорячился Шустряков. — Вместе с Фросей искали. Как я мог так облапошиться?
— Не виноват ты, Юра, — успокоил его Колобов. — Когда вы меня искали, я уже на эвакопункте, наверное, был.
— Непонятно, — пожал плечами Андрей.
— Да я и сам толком ничего не знаю. В сознание пришел уже в армейском госпитале. Соседом по койке старший лейтенант Синицын из второго батальона оказался. Он мне и сказал, что на эвакопункт меня прямо с «пятачка» принес боец огромного роста. Я так думаю, что Рыбин. Он у нас самым рослым в батальоне после Смешилина оставался.
— Почему же он не вернулся в батальон и не сообщил? — спросил Пугачев.
— Мне Синицын говорил, будто он сам был с двумя ранениями. Только его в другой госпиталь направили.
— И что же ты теперь делаешь? — поинтересовался Андрей. — Войско у тебя, по всему видно, особое. Не из старой наполеоновской гвардии?
— А нам моложе и не нужно, — спокойно ответил Николай, не приняв шутку. — Похоронной командой я начальствую. Двадцать три старичка и десять покалеченных войной добрых молодцев. Хорошо, хоть так в армии оставили. Хотели подчистую списать. Еле уговорил.
— Да-а, — смутился Андрей. — Веселая работенка, ничего не скажешь.
— Нормальная. Хоронить людей надо. Хоть своих, хоть немцев.
— А этих-то зачем? — удивился Шустряков.
— Как зачем? Они врагами были, когда жили, а мертвые… Хороним, конечно. Словом, дел хватает. Война скучать не дает. И лопатами вкалываем, и взрывчаткой. С транспортом трудновато. Командир корпуса обещал грузовик выделить, да все тянет… Впрочем, что я все о себе. Вы-то как? Почему на американской машине ездите?
— В редакции дивизионной газеты служим, — ответил Андрей.
— Товарищ капитан военным корреспондентом, а я оказался его попутчиком, — пояснил Шустряков. — У товарища капитана правая нога повреждена, хромает.
— Когда ж это тебя?
— Прошлой осенью под снаряд угодил.
— А я и не заметил, — удивился Колобов. — С машины ты как чемпион по гимнастике соскочил.
— Тренировка, да и привык уже. К вечеру, конечно, побаливает Ты что же не написал мне до сих пор?
— Так я тебя тоже погибшим считал. Когда с глазом немного наладилось, я написал в дивизию. Но ответ получил не от тебя, а от полкового писаря. Он мне и сообщил, что ты погиб.
— Значит, это как раз после моего ранения произошло. Тоже комиссовать хотели. Едва убедил, что пригожусь еще на войне.
— А Ольга как, все санвзводом командует?
— Погибла Ольга, — Пугачев помрачнел, глубоко затянулся папиросой. — В тот самый день, когда ты в окружении оказался. В полевом госпитале после операции умерла.
— Извини, Андрей, я не знал.
— А Фрося, помните, санинструкторша была, тоже погибла прошлой осенью, — сказал Юра.
— А Фитюлин, Застежкин, Васильков?..
— Они у меня все в тетрадке записаны, — Шустряков полез в полевую сумку. — Я оставлю ее вам, прочитаете.
— От твоей роты тогда двадцать шесть бойцов осталось, — сообщил Пугачев. — Преимущественно взвод старшины Попова. Присоединились к батальону и участвовали в последнем бою, когда с волховчанами встретились.
— У Попова остатки роты Дудко были. Значит, от моих лишь единицы уцелели.
— Чего вздыхаешь? Твоей вины тут нет. Не по своей воле в окружение влез. Я больше тебя, наверное, виноват, что Дудко вовремя не сместил. Что теперь о том вздыхать?