Он еще раз просмотрел бумаги, взял лежавший на столе пакет с сургучными печатями и подал сержанту. Тот спрятал в сумку и спросил:
— Разрешите идти?
— Идите.
Сержант повернулся к сидевшим. Черноглазая девушка и парень встали. Они вышли за ворота и направились на вокзал.
— Куда вы нас повезете, сержант? — спросила девушка.
— Пока в Москву.
— А потом?
— А потом — куда прикажут.
— Чего я там не видела? — удивилась девушка. — Мне надо в свою часть.
— Куда вам надо, я не знаю, — ответил сержант. — Я выполняю приказание.
— Для меня это уже не так плохо, — обрадовался Алексей. — А куда в Москве?
— Энская полевая почта.
— Это не штаб партизанского движения?
— Нет.
— Может, воинская часть? — не унимался Алексей.
— Не знаю.
— Как же вы везете и не знаете куда? Или это секрет?
— А что надо знать? — раздраженно заметил сержант. — Есть номер полевой почты — этого достаточно. Комендант скажет, где она.
— Допустим, — согласился Алексей. — Но с таким успехом мы добрались бы и самостоятельно. Вы-то зачем с нами?
Сержант не ответил, а угрюмый попутчик, все время молчавший, промолвил:
— Не он с нами, а мы с ним.
Алексей и девушка удивленно посмотрели на него и замолчали.
И только теперь до Алексея дошел подлинный смысл происходящего: так они же арестованы! И недоверие начальника госпиталя, и слова майора о «вашей» части, и отказ отпустить в город — все это стало теперь легко объяснимым, понятным. «А сержант? В самом деле, зачем нужен сержант, если бы они не были под арестом? А я-то дурак», — думал Алексей. Он был настолько ошеломлен своей догадкой, что долго не мог проронить ни слова. Но мысль работала напряженно: «Бежать! Бежать немедленно».
Сушко уже прикидывал, где может представиться подходящий момент, но потом одумался. «А куда? Если бы хоть знал, где штаб, может, и добрался бы… А возможно, в Москве отпустят? Почему вдруг все стали такие подозрительные? И конвой! К чему? Что я, сам бы не доехал, раз уж надо куда-то ехать… Да и конвой-то какой-то странный. Со стороны и не подумаешь». И неожиданно для самого себя спросил:
— Сержант, мы что — арестованные?
Тот посмотрел искоса на Алексея и ответил:
— С чего вы взяли? Арестованных так не водят…
— Да, и я так думаю, — согласился Алексей.
Они пришли на вокзал задолго до отправления поезда. Оформив документы, сержант не стал ждать общей посадки (иначе бы они не сели), а через служебный проход провел их на перрон. Там уже стоял обыкновенный товарняк, переоборудованный для перевозки пассажиров. Они поднялись в ближайший вагон. Сиденьями в нем служили нестроганые доски, перекинутые от стены до стены. Посредине теплилась железная печка, под потолком тускло светил фонарь.
Уселись у самой стенки: Алексей с девушкой рядом, а сержант и странный тип — поодаль. Тотчас началась посадка, вагон заполнился людьми, штурмом занимавшими места. Вскоре поезд тронулся, постепенно затихали голоса, поплыли облака махорочного дыма, колеса ритмично постукивали на стыках.
Алексей разговорился с девушкой. Ее звали Люсей. До войны она едва успела окончить Харьковский медицинский институт и попала на фронт младшим врачом стрелкового полка.
В последних боях под Харьковом во время бомбежки отстала от части и вместе с двумя какими-то солдатами переходила фронт. Одного из них убили, с другим вышла к своим, но родного полка не нашла. Она уж было согласилась остаться там, куда попала, но потом ее вызвали в штаб и отправили в тыл. Так судьба забросила ее на пересыльный.
Рассказывала она неторопливо, подробно, но Алексей чувствовал в ее словах недоговоренность, что-то явно умалчивалось. Сушко спросил напрямую:
— Что же все-таки послужило причиной?
Девушка вскинула на него взгляд карих глаз, вздохнула.
— Неприятная это история… Ну, да ладно, расскажу. Началось все вот с чего. Когда я пришла в часть с этим солдатом, меня направили сначала к особисту…
— Это кто такой? — спросил Алексей.
— Ну, этот, представитель особого отдела. Был там один старший лейтенант. Он поговорил со мной, расспросил, сколько была за линией фронта, с кем встречалась, как оттуда выбралась. Я все подробно рассказала. Он выслушал и говорит, чтобы я оставалась в их полку и ни о чем не думала, о документах он сам позаботится. Я успокоилась, работаю в санчасти. Только замечаю, что он стал наведываться к нам. А мне Валя (это фельдшер там была, подружка) и говорит: «Замечаешь, Люська, что-то он зачастил к нам. По тебе, наверное, скучает». Я даже рассердилась на нее, а потом убедилась в ее правоте. Как-то встретил он меня и говорит, что с документами, мол, не все гладко, что требуется провести еще одно дознание и чтобы я пришла к нему в блиндаж. Я же, дура, все за чистую монету приняла. Пришла к нему, он сначала официально разговаривал, протокол даже писал, предупреждал, что за ложные показания судить могут, а потом намекнул, что все, мол, поправить можно, если я буду сговорчивее. Руку стал целовать, обнимать полез… Я в ужас пришла! Так мне противно стало… И не знаю уж как, только съездила я ему по морде изо всей силы. А на прощанье пару слов прибавила, извините, по-солдатски. Прибежала к себе — слова сказать не могу, реву, как корова. Валя меня утешает и говорит: «Молодец, Люська, так ему и надо! Он тут ко многим подсыпался. Ничего он тебе не сделает. Успокойся…» Я тоже так думала. Только на другой день вызывают меня в штаб, дают провожатого и отправляют в тыл. Теперь вот и пересылают меня с места на место. Видно, такое написал в сопроводиловке, что как прочитают, так и разговаривать не хотят.