Изможденный светловолосый человек, тоже в гражданской одежде, возразил ему:
— Сталинград — это Сталинград. Но бежать немцы пока еще не собираются. Воевать они умеют, тут еще не один Сталинград потребуется.
— Типичная политическая незрелость! — вспыхнул бородатый. — Да будет тебе известно, что немцы никогда не умели воевать. Их еще Александр Невский бивал! А Суворов? А Брусилов? Они сильны своим генералитетом, а солдат у них жидковат против русского Ивана. Это из истории хорошо известно.
— На кой ляд мне твоя история, — взбунтовался светловолосый, — когда я на собственной шкуре знаю, умеют или не умеют. Да и с чем Иван воевать будет? С винтовкой и шашкой против самолетов и танков? Видел я, как в сорок первом кавалерия против танков ходила. Что от нее осталось?
— Знаю. Но это не дает тебе права утверждать, что немцы непобедимы.
— Хитро, борода, выворачиваешь, — вмешался один из слушателей.
— А я и не утверждаю, — возразил светловолосый. — Но и ты нас не утешай тем, что Суворов немца бил. Суворова давно нет. Мы с тобой — есть. Вот нам-то его и бить! А то — Суворов!
— Да пойми ты… Разве наши не знали, что немцы строят самолеты и танки?.. Знали, но дело в том, что их пока у нас еще мало.
— Ну а если знали, так почему ж не строили? Видно, на лихую тачанку надеялись! Вон послушай, — указал светловолосый на репродуктор, висевший на столбе, — каждый день поют: «И линкоры пойдут, и пехота пойдет, и помчатся лихие тачанки!».
— Но в свое время нашему народу ясно сказали: нападение было неожиданным, отмобилизоваться мы не успели…
— Слушай, ты кем был в армии? — прервал его светловолосый.
Бородатый на секунду опешил, потом с раздражением сказал:
— Какое это имеет значение?
— А такое, что я б тебя к солдатам на версту не подпустил. Талдычишь одно и то же, дальше газеты ничего не видишь, а свой-то умишко… — и светловолосый выразительно повертел пальцем у лба.
— Кто бы ни был, — с обидой отбивался бородатый, — но пораженческой пропагандой никогда не занимался…
— Как же ты сюда попал? Политически зрелый, сознательный — и вдруг здесь вместе с нами, серыми, — опять вмешался один из слушателей.
— У меня хоть гимнастерка да штаны форменные остались, — распахнул пальто светловолосый, — а ты, наверное, и подштанники армейские выбросил…
— Дак они ж полные были, — бросил кто-то из окружавших. В громком хохоте потонули последние слова бородатого. Он пытался еще что-то доказывать.
Алексей, стоявший рядом, хотел было вмешаться, но тут кто-то потянул его за рукав. Он оглянулся и увидел длинноносого. Он тянул его в сторону и говорил:
— Брось эту хренословию слушать. Ты ж не знаешь, что они за люди. Давай лучше закурим.
Они отошли в сторону. Алексей достал щепотку табаку и высыпал в огромную ладонь длинноносого.
— Хе-хе, запомнил науку! — засмеялся тот и стал набивать трубку. — Теперь этих стратегов развелось, как вшей в кожухе. Посади хоть одного в Генштаб, так немцы сразу наложат в штаны.
Алексей улыбнулся и спросил:
— Не интересуешься?
— А зачем? Тут в каждой кучке до драки спорят. Виноватого все ищут. А толку что?
— Теперь только и остается спорить, — ответил Алексей. — Делать-то нечего.
Мы ведь теперь вроде находимся в политическом карантине: не заболел ли ты чумой предательства? Вот такие бородатые доктора и выявляют, — и длинноносый кивнул в сторону споривших.
— Это ты уж, пожалуй, загнул, — ответил Алексей. — Люди просто говорят то, что думают.
— И я о том же. Они беседуют, а рядом какой-нибудь тип стоит да все запоминает. А потом этих спорщиков в известном месте и прижмут: «А вы такое вот говорили?». Я уж, брат, ученый. Теперь молчу. Сволочей у нас еще порядочно.
— А мне-то почему говоришь? Не боишься?
— Нет, — ответил длинноносый. — Ты еще зеленый. Только не унывай, а то целыми днями сидишь, чуть ли не слезы льешь. Привыкай, тут тоже люди, правда разные, но люди.
Они разговорились, познакомились. Его собеседник оказался кадровым военным, бывшим командиром стрелковой роты и назвался Костей Шубиным. Когда-то он носил три кубика, попал под Киевом в окружение, скитался почти год на оккупированной территории, пока наконец пробрался к своим.
Так Алексей познакомился с человеком, надолго ставшим ему попутчиком и другом.
А часа через два они уже стояли перед воротами нового лагеря, расположенного далеко за городом. Несколько обшарпанных приземистых бараков, отрезанных от всего мира двумя рядами колючей проволоки, одиноко чернели в поле. И только километрах в двух виднелись трубы завода.