Известие взбудоражило лагерь. Желающих оказалось немало. Бухаров уговорил Алексея, который сначала отказывался только из-за того, что не имел никакой специальности.
— Пойдем слесарями! — говорил Валентин. — Думаешь, я много умею? Там научимся.
Не желая отставать от ребят, Алексей согласился. Все они — Шубин, Костров, Анохин и, конечно, Вася Чернышев — решили идти слесарями.
Сушко спросил Чернышева:
— Ты когда-нибудь работал слесарем?
— А как же, — без тени смущения ответил Вася, — разряд даже имел… двенадцатый…
— Вася! — рассмеялся Бухаров. — Это же «Декамерон» в слесарном варианте. Такого разряда никогда не существовало.
— Неважно, — не растерялся Вася, — зубила от молотка я запросто отличу…
— Эх ты, зубила! Зубило! Оно, а не она.
— Пусть оно, какая разница!
— Ладно, ребята, — сказал Анохин. — Я слесарил немного, помогу в случае чего.
— Так тебя за верстак и поставят: как будто не знают, какие мы слесаря, — добавил Шубин.
— Что ни делать, а все лучше, чем лежать на нарах или играть в очко, — согласился Алексей и посмотрел на Шубина.
Тот улыбнулся и обратился к Вальке:
— А здорово ты нас облапошил! Знал бы — ни в жизнь не сел с тобой. Ловкач!..
— Я не в обиде. Как пришли, так и ушли. Но Артист на тебя злой. Помяни меня, он тебе еще нагадит…
— Во всяком случае попытается, — согласился Валентин. — Но жидковат он…
— Жидковат-то жидковат, а на завод не пошел: поближе к хлеборезу пристроился, — возразил Анохин.
— Как это люди умеют? — удивился Алексей.
Костров разъяснил:
— Видно, Валька, ты не все вытряхнул. В загашнике еще было…
Вася, все время сидевший молча, вдруг начал мечтать вслух:
— Ребята, а на заводе-то сейчас одни бабы, наверное… Эх… Мы хоть и оборваны, а все-таки мужики…
Все захохотали, а Костров махнул рукой:
— Кому что, а плешивому гребень!..
Утром отправлявшиеся на работу выстроились во дворе. Один из помощников начальника лагеря старший лейтенант Непряхин придирчиво осмотрел строй, обошел вокруг, проверил, не ошиблись ли при расчете, потом прочитал напутствие:
— Предупреждаю: идти строем, не разговаривать, не отставать. При попытке к бегству конвой открывает огонь без предупреждения.
В строю загудели.
— Здорово пугаешь!..
— Понятно… Сами знаем…
— Давай, выводи! Молебен читаешь…
Вышли за ворота. Конвой — человек десять солдат с винтовками на изготовку — окружили колонну. Снова загудели: «Смотри, боятся», «Гляди, разбежимся». Шубин, преодолевая шум, крикнул:
— Это и есть, братва, настоящий вологодский конвой: шаг влево — агитация, шаг вправо — провокация, прыжок вверх считаю побегом, стреляю без предупреждения…
В строю дружно захохотали. Непряхин, шедший сбоку, покосился и крикнул:
— Прекратить разговоры!..
Подошли к заводским воротам. Вышел карнач заводской охраны. Он подал руку Непряхину, окинул строй и крикнул кому-то:
— Открыва-ай!
Колонна вошла на территорию завода, остановилась возле небольшого здания — помещения караула. Встречавший начальник поднялся на крыльцо:
— Вот что, голубчики! У меня тут должон быть порядок…
Его перебили:
— Мы не голубчики!
— Что-о? Кто смеет разговаривать?
— Пошел ты к… — явственно раздалось в строю, и дружный хохот прокатился над колонной.
— Молчать! — заорал карнач. — Что за порядки, мать вашу…
Кто-то оглушительно свистнул, его поддержали: колонна бунтовала. Тогда Непряхин поспешно поднялся на крыльцо и что-то зашептал карначу на ухо. Тот покосился на строй, кивнул головой и продолжал:
— Так вот, чтобы у меня был порядок. В корпуса, где часовые, не ходить. К забору ближе трех метров не приближаться: часовые стреляют без предупреждения. С завода ничего не тащить. Если при обыске что-нибудь найду — будет плохо.
— А будете шмон делать — мы ходить не будем! — крикнул Шубин.
— А мне наплевать, не ходите! — ответил он и, указав рукой на группу гражданских, стоявших в стороне, предложил подойти к ним. Колонна рассыпалась.
Слесари (их было меньше всех) собрались вокруг невысокого старика в синей замасленной куртке. Из-под приплюснутой фуражки с длинным козырьком виднелись рыжеватые с густой сединой волосы. Небольшой нос, похожий на клубнику, зажимали очки в тяжелой металлической оправе. Седые усы, побуревшие от табака, закручивались вверх. Из карманов куртки, набитых какими-то бумажками, торчали карандаш и штангенциркуль.