Начальник молчал, только презрительно усмехался.
— Товарищ начальник, — лепетал Беда, — я вас очень прошу. Не говорите никому… Проверьте, может, я ошибся… Я ведь не знаю точно… Их там много таких…
Он протягивал руки, лепетал что-то еще унизительное, но Голдобин уже не слушал его.
— Вот теперь ты не играешь, а выглядишь как настоящий артист, — сказал он и выставил из кабинета.
А через полчаса туда вошел Валентин Бухаров. Он остановился перед столом начальника и спокойно посмотрел ему в глаза. Он догадался, зачем его позвали, и потому, даже не дослушав до конца вопрос, ответил:
— Я.
Голдобин не ожидал столь поспешного признания и сорвался:
— Как ты смел, мерзавец!
— Я не привык, чтобы со мной разговаривали таким тоном, — предупредил Валентин.
— Ах, ты не привык… Так я тебя приучу! — закричал капитан и поднялся из-за стола.
Валентин чуть повернулся к нему и все также спокойно, ответил:
— Не трудитесь. Меня уже пугали.
Голдобин оцепенел, он готов был ударить этого нахала, но, поняв вдруг всю бессмысленность такого поступка, засунул руки в карманы и прошелся по кабинету. Потом он остановился перед Валентином:
— Ладно, будем разговаривать спокойно. Ты знаешь, что бывает за организацию бунта?
— Какой же это бунт? — удивился Валентин. — Мы посидели на дороге и пошли в лагерь, никого не избили, никто не бежал и не пытался. Разве это бунт?
— А что это по-твоему?
— Выражение протеста против конвоя с собаками.
— Не понимаю, почему вам не понравились собаки?
— Потому что мы не уголовники. Бежать никто не собирался, недоразумений с конвоем никогда не было. Зачем же собаки?
— Но таков приказ.
— А спускать собак на сидящих людей — это тоже приказ? Кто дал ему право? Мы такие же офицеры, как и Лавыгин, только погон нет да сидим за проволокой. Не враги и не бандиты.
— Офицеры бывают разные! — перебил капитан. — Одни при неизвестных обстоятельствах оказались вне части, а другие честно стоят на посту всю войну. Мы, офицеры МВД, стоим на страже Родины, а не вы. Да и будете ли вы снова офицерами?
— Почему не будем? — удивился Валентин.
— Поживем — увидим, — ответил Голдобин и сел за стол. — Еще один вопрос, Бухаров: те двадцать тысяч, которые у тебя выиграл Беда, твои собственные деньги?
— Двадцать тысяч? Почему выиграл Беда? — искренне удивился Бухаров.
— А кто?
— Я выиграл. Я выиграл у Беды, а не он у меня.
Подбритые рыжеватые брови капитана поднялись кверху:
— Ты?
— Конечно! Спросите у Турова, у ребят. И выиграл потому, что хотел отучить этого подлеца. Он организовал картежную игру и обдирал всех в лагере…
Голдобин понял, что дал маху, и переспросил еще раз:
— Значит, деньги не твои?
— Конечно, не мои. Я из них не взял ни копейки, все отдал Турову.
— Ладно, — сказал Голдобин, — теперь все понятно. А за то, что протестовал не по форме, пойдешь на десять суток в карцер.
— За что? Не имеете права! — возмутился Бухаров.
— Ну-ну, — уже совсем добродушно протянул Голдобин, — сейчас и право и лево у меня вот тут, — и он похлопал себя по карману. — А когда-нибудь ты еще спасибо скажешь, что дешево, отделался. Иди! — И капитан положил руку на плечо Валентина.
Бухаров понял, что протестовать не следует, но спросил:
— Один вопрос, товарищ капитан?
— Да.
— Кому я обязан этим приятным разговором с вами?
Начальник чуть улыбнулся и, подумав, ответил:
— Твоему партнеру.
— Я так и думал, — ответил Валентин и вышел из кабинета.
Часть третья
Дня через три арестованных неожиданно выпустили. Шубин полагал, что в их досрочном освобождении сыграла роль предстоящая отправка, слухи о которой вдруг распространились по лагерю. Но Валентин, поразмыслив, увидел причину в другом. Ему вспомнилась последняя беседа с начальником, его рука, опустившаяся на плечо, «право и лево», которое действительно было «у него в кармане», и улыбнулся. «Хитер мужик! Значит, он понял, что такое Беда? Нет, не такой уж он сатрап, как кажется! Но, наверное, все-таки боялся, что я с Бедой по-своему разделаюсь?» И чтобы не подводить Голдобина, Валентин решил не только не трогать Беду, но даже Алексею не сказал ни слова.