— Допустим, туда ворвались. А обратно как?
— Ну, обратно бы прикрыли… Всей артиллерией.
— Как будто у немцев артиллерии нет…
— А когда это будет? — спросил все время молчавший Кресов.
— Сегодня, братцы, сегодня. Вот-вот начнут…
— Ну ладно, — заметил Беда, добродушно настроенный после еды, — будем надеяться, что нам этой чести не окажут.
— В том-то и дело, — захохотал Валентин, — что пойдем мы, наша рота.
Беда глупо уставился на Валентина, а Шубин и Алексей переглянулись, будучи уверенными, что тот «разыгрывает» Тимофея.
— Вы что? Вы серьезно, Бухаров? — выдавил он с трудом.
— Вполне, товарищ Беда. Да, да, я говорю вполне серьезно, — обратился он к остальным.
— Вот уж не думал, — протянул Шубин.
— Три дня осталось! — с отчаянием воскликнул Беда. — Ведь три дня, и мы уж никогда бы не попали в такой ад. Не понимаю, кто тебя просил соваться со своим дурацким проектом? Тебе что, еще один орден нужен? Так возьми мой! Я его тебе так отдам.
Бухаров слушал Беду молча, но ребята видели, как сжимались его полные губы, вздувались жилы на лбу. Голубые, обычно приветливые, глаза наливались холодной синью. А Тимофей не замечал приближающейся грозы и продолжал, словно все еще зависело от Валентина:
— Тебе что, больше всех надо? Звездочку Героя хочешь получить?.. — И вдруг, взглянув на Валентина, замолчал на полуслове.
— Ты, гадина, — прошипел Валентин, и его рука привычно потянулась к автомату.
Шубин бросился к Валентину:
— Спокойно, Валька. Разберемся без драки.
Валентин убрал руку, но никак не мог подавить свой гнев.
— Мне не нужен твой орден, Артист… И звезда тоже… Мне душа твоя нужна, предатель. И я ее вытряхну сегодня. Когда ты пришел сюда, я думал, что ты изменился. Но ты остался таким же подлецом, как был.
Беда понял, что зашел слишком далеко. Он вмиг стушевался и залепетал:
— Что вы, что вы… Я вам ничего не сделал, Бухаров.
— Не сделал? А в карцере я по чьей милости сидел? Забыл?
Тимофей вспомнил лагерь, допрос у начальника и побледнел. Верхняя губа его жалко задергалась, рот скривился в каком-то подобии улыбки.
— Я же не виноват, честное слово, не виноват. Я не нарочно тогда сказал. Он подловил меня на слове.
Только теперь Сушко и Шубин поняли, о чем идет речь. Тогда, выйдя из карцера, Валентин им ничего не сказал. Сейчас все стало на место, и Шубин, за минуту до этого хотевший предотвратить драку, теперь сам был готов начать ее.
— Ах ты, гад, сука продажная, — вскипел он. — Так вот кто тогда настучал Голдобину!.. — Он готов был навалиться на Тимофея, поднявшего руки для защиты. Пришлось вмешаться Алексею.
— Подождите, успокойтесь! Не время сейчас сводить старые счеты.
— Это не счеты, Лешка. Это расплата за предательство. Из-за таких стукачей люди ни за что гибнут. А они живут. Живут и считают, что этим осчастливили человечество. Как ты попал в минроту? Скажешь, тебе повезло?
— Я ж не сам пошел туда… — пытался возразить Беда.
— Сомневаюсь. Вот сюда ты действительно попал не сам. Если бы не Туров…
Алексей сообразил моментально:
— Оставим этот разговор. Туров здесь совершенно ни при чем.
— Нет, не оставим, — возразил Валентин. — Ты еще в карцере не сидел, так помолчи. А тебе, Артист, придется все-таки доказать, кто ты. Сегодня ты увидишь настоящую фашистскую рожу. Она тебе не будет говорить «пан Беда, битте», как когда-то в Харькове. Да ты не бойся, — заговорил вдруг Валентин с издевкой, — я не убью тебя в бою, хотя сделать это очень просто. Мы поступим иначе, — обратился он к Алексею и Косте, словно спрашивал у них согласия. — Ты поползешь рядом со мной. Будешь прикрывать. А в случае чего, — Валентин кивнул на ребят, — они с тобой рассчитаются.
— Точно, Валька, — согласился Шубин, — пусть понюхает. А уж мы тебя не упустим…
— Нельзя так, ребята, — возражал Алексей, но его никто не слушал.
— Ребята, — взмолился Беда, — пожалейте. Не виноват я, честное слово, не виноват… Меня заставили… Я не сумею это… Честно, не сумею. Я никогда не был в таком бою… — выкрикивал он.
— В штаны разок наложишь — это ничего, — сказал Валентин. — Штаны отмыть можно, а совесть — никогда.
— Вы не имеете права! — вдруг закричал Беда. — Я майору пожалуюсь, это шантаж, бандитизм…
— А вот это ты видел?
Беда понял, что сопротивляться бесполезно. Он замолчал, уронил голову на руки и вздрагивал, словно плакал. Жалость и омерзение вдруг охватили Алексея. Еще пять минут назад он был готов найти какое-нибудь компромиссное решение просто потому, что ему не хотелось видеть Вальку таким жестоким, но теперь, пораженный подлостью Беды, он не мог защищать его. Он был уверен, что если бы Тимофей честно признался раньше, Валентин, может быть, и не обошелся бы с ним так жестоко. Теперь же другого выхода не было, и он сказал: