— Эй, танкист, перекури! А то подведешь начальство: надорвешься в заключении! — крикнул Николаю работавший по соседству с ним рябоватый строгальщик.
— Ничего, у меня жилы крепкие, — хмуро бросил Колобов, не отрывая взгляда от охлаждающей сверло желтовато-белой эмульсии.
— Ну-ну… Тут, кореш, не фронт. Как ни вкалывай, железку на грудь не повесят.
— А я не за награду стараюсь. Посидел бы ты денек на передовой, тоже понял бы, что значат боеприпасы на фронте.
— Это ты не прав, корешок… Я, к примеру, порядок так понимаю: каждый должен на своем месте париться. Кто-то — в окопе, а мы с тобой — в зоне.
Николай промолчал, не считая нужным продолжать этот никчемный разговор. Постарался вновь забыться в работе, но от мыслей куда денешься?
С первого дня, как поставили его к этому станку, он курит только в обеденный перерыв и выполняет по полторы нормы. Кое-кто косится на него, но ему — наплевать. Мужик он не из слабых. Конечно, десять лет, которыми ему заменили высшую меру, — не сахар. Каждая минута здесь наполнена мукой, томлением по воле. И все же надо держать себя в руках, работать с полной отдачей. Он, Николай Колобов, сын убитого бандитами коммуниста, иначе не может. И пусть смеются над ним все эти воры в законе, растратчики и мошенники.
«А как же ты сам среди них оказался? Тебя-то, честного и сознательного, что сюда привело?» — поморщившись, он раздраженно швырнул в ящик очередную просверленную деталь. Вопрос этот опять и опять ставил его в тупик. Задавай его себе хоть тысячу раз, а ответ один: сам, без принуждения, сломал собственную судьбу. Натворил такого, что теперь не исправить до конца дней своих. Любовь к жене поставил выше воинской дисциплины. В кино и в романах оно, может, и красиво бы выглядело, только не в жизни, да еще в военную пору…
— Кто тут Колобов? — донесся до него зычный голос.
Николай недоумевающе оглянулся на вошедшего в цех надзирателя.
— Ты Колобов? Бросай работу и шагай за мной.
Торопливо выключив станок, Николай догнал надзирателя и попытался было выяснить причину неурочного вызова. Но тот шел молча, будто не слышал вопросов. Лишь выйдя из цеха на заводской двор, остановился у покривившейся водопроводной колонки.
— Ополоснись, да хорошенько, не то жена не узнает.
— Какая жена? — растерялся Колобов.
— А у тебя их несколько, что ли? — улыбнулся сержант. — Жена твоя, говорю, приехала и свидания с тобой добилась.
— У кого, у вас?
— У начальника. Я-то человек маленький, а он разрешил, не посчитался, что время рабочее. Потому как ты по полторы нормы в смену даешь.
— Не ждал… — задумчиво протянул Николай, нажимая на рычаг водоколонки.
Если уж откровенно, то новость его не обрадовала. Хоть и думал он постоянно о своей Катюше, по ночам она ему снилась, но встречи с ней боялся. Что он скажет ей? Чем порадует? Тем, что «вышку» ему десятью годами заменили? Так для нее это, пожалуй, еще хуже — десять лет оставаться соломенной вдовой и воспитывать двух детишек-малолеток.
Дорога, ведущая к лагерной зоне, уже подсыхала, но Колобов все равно шел обочиной, по траве, безжалостно обглоданной козами. За его спиной время от времени хмыкал каким-то своим думам пожилой конвоир. Он не торопил заключенного, и Николай был благодарен ему за это. Ему надо было с духом собраться и подготовиться к серьезному и трудному объяснению с женой.
Что сказать ей? С чего начать разговор? Он прикидывал и так и эдак, но ничего дельного, убедительного в голову не приходило. За тяжелыми мыслями не заметил, как подошел к лагерной проходной. Войдя, остановился напротив сидевшего за дощатой перегородкой дежурного.
— Колобов это, у которого свидание, — сказал подошедший сзади конвоир.
— Понял, — дежурный кивнул и привычно оглядел Николая. — Вот за этой дверью у нас комната для свиданий. Иди, а то она уже заждалась.
Николай нерешительно задержался перед дверью. Никогда с ним такого не было. Всегда считал себя крепким, собранным человеком. Оказывается, ошибался. Вот стоит и боится открыть дверь, увидеть собственную жену. Полтора месяца назад, побывав дома, утаил от нее, что приехал почти самовольно, без увольнительной. Думал, обойдется. А теперь вот, узнав о случившемся, она приехала сама. Будет укорять, ворошить свежую рану, словно теперь можно что-то исправить. К чему все это? Если бы знал, что так обернется, сам никогда не променял бы всю их жизнь за день счастья.