— Да я после того, что пережил, первым на пулемет кинусь… Не трус я!
— Это все слова, Олег. Ты на деле докажи свою храбрость и волю. Давай-ка присядем, поговорим по душам. Ты сам-то в себя веришь?..
Разговаривали они долго и вроде бы пришли к одному выводу. Затем повеселевший Красовский привел в сушилку все свое отделение. Колобов плотно прикрыл дверь. Он не хотел, чтобы о предстоящем разбирательстве узнал кто-либо из посторонних.
— Петушков, вы где были во время встречи с представителем политотдела армии?
— В казарме находился, товарищ старшина, — торопливо выпалил Сеня заранее подготовленное оправдание. — У меня от ленинградской баланды прямо в столовой живот схватило. Часа полтора на нарах катался.
— Дневальный вас видел?
У Петушкова воровато метнулись в сторону двери глаза.
— Не знаю. Вроде нет. Он отходил куда-то.
— Не юли, паскуда! — вмешался смекнувший, в чем дело, Фитюлин. — В город бегал, по глазам вижу. А ну, выворачивай карманы!
Сеня с готовностью извлек из карманов свое немудреное имущество: носовой платок, расческу, карандаш с металлическим наконечником, несколько помятых ассигнаций.
— Вот все. Чего зря обижаете?
У Николая отлегло от сердца. Однако Фитюлин, торопливо бросив: «Подождите, я сейчас», выбежал из комнаты, а через минуту вернулся с шинелью Петушкова.
— Я ж говорил, что по глазам вижу, — зло сказал Славка и вытащил из глубокого кармана узелок, в котором оказались два золотых браслета, серьги, обручальное кольцо, цепочка с медальоном и часы с дарственной надписью на крышке.
Петушков побледнел и съежился.
— По привычке сработал, товарищ комвзвода, — забормотал он трясущимися губами. — Мне ж оно ни к чему, золотишко-то. Для забавы взял, чтоб подарить кому…
— Я тебя, гаденыш, сейчас позабавлю, — прорычал Славка, бросая на пол петушковскую шинель.
За ним на Сеню набросились все остальные, в том числе и Красовский.
— Ты ж у меня, гнида, к корешу своему отпрашивался! Говорил, что рядом живет. Убью, падла!
Мешая друг другу, штрафники старались дотянуться до тонко взвизгивающего Петушкова.
— Прекратить самосуд! — с некоторым промедлением остановил избиение Колобов. Что греха таить, у него самого чесались кулаки на этого подонка. — Всем отойти в сторону! А ты вставай, — приказал он Сене.
Тот медленно поднялся с пола. По лицу текли слезы. На лбу Петушкова набухали ссадины, нос и губы кровоточили. Жалобно всхлипывая, он потирал рукой шею.
— Что делать будем? — спросил Николай. — Отправим его к тем двоим?
Бойцы, немного поостыв и только сейчас осознав по-настоящему, чем это может кончиться для Петушкова, угрюмо молчали. Минуту назад они были готовы разорвать его, поганца, на месте, а теперь смутились.
— Это ж всю роту на позор выставить, — покачал головой Славка. — И скрыть нельзя. Узнают — и взводного вместе с ним за укрывательство шлепнуть могут. А так заставил бы я его все вещи по прежним местам разложить и в течение месяца каждый день по два раза морду бил бы для памяти.
— Ладно, с этим потом решу, а пока чтобы о происшедшем здесь знали только вы и больше ни одна живая душа. Понятно? Теперь еще один вопрос: в отделении ослабла дисциплина. С Красовским я на эту тему уже говорил. Хочу, чтобы он вам при мне высказал свое решение.
— При взводном командире обещаю, что никаких поблажек нарушителям больше с моей стороны не будет, — сказал Олег. — Если кто считает, что я трусливее его, пусть после этого разговора подойдет ко мне, разберемся. Да, случилось со мной, сдрейфил. Но теперь — баста. Слово даю — пойдем в бой, первым в атаку поднимусь. А если кто из вас струсит… Жаловаться ни к кому не пойду. Всем ясно?
— Оно, конечно, ясно. Да уж больно строго, — нервно хихикнул Васильков. — Драпануть со страху каждый может.
— Если в бою драпанешь, от меня пулю проглотишь, — поддержал командира отделения Славка Фитюлин. — Заявление Красовского мне лично понравилось. Приветствую, если он всерьез.
— А вот увидишь, — расправил грудь Олег.
— Все свободны, кроме командира отделения и Петушкова, — подытожил разбор Колобов.