А привала и в самом деле что-то долго не объявляют. Уже около трех часов идет батальон по скользкой зимней дороге. Справа все явственнее доносится грохот орудийных выстрелов и чистая белизна снега все гуще чернеет воронками. Хвойный лес незаметно сменился лиственным.
— Послушай, Юрий Сергеевич, — обратился Колобов к замполиту. — Ты почему сержанту Застежкину отказал в приеме в партию?
— Я один таких вопросов не решаю. Так что ему не я, а партийная комиссия отказала, — помолчав, ответил Волков.
— И почему же ему отказала партийная комиссия?
— Потому что судимость у него в прошлом.
— Так у нас, сам знаешь, больше половины роты — бывшие штрафники и с судимостью. Но теперь-то она с них снята. Люди собственной кровью свою вину перед Родиной искупили!
— А я с этим и не спорю. Простили их и теперь они стали полноправными бойцами Красной Армии. Только этого еще мало, чтобы быть принятым в партию.
— Что-то не пойму я тебя, замполит. Я тоже из штрафников, но со мной ты сам заводил разговор насчет вступления в партию.
— Чего ж тут непонятного? — Волков мягко тронул Николая за локоть, как бы успокаивая его. — Во-первых, ты офицер, командир роты, и уровень твоего сознания нельзя сравнивать с уровнем сознания Застежкина, у которого всего три класса образования. А во-вторых, что ты тогда на мое предложение ответил?
— Ну, что рановато мне еще коммунистом быть, что еще заслужить это высокое звание надо.
— Вот видишь? Сам на свой вопрос и ответил. А ведь ты еще в сорок первом медаль «За отвагу» заслужил. За Невский пятачок тебя орденом наградили, медаль «За оборону Ленинграда» вручили недавно и все-таки ты считаешь себя пока недостойным. А вот Застежкин о себе другого мнения. Разница есть или нет?
Черт его знает, вроде бы и прав замполит, а в душе у Колобова все равно оставалась неудовлетворенность, глухая обида за Прохора.
…Теперь уже впереди, куда двигался батальон, явственно слышалась пулеметная перестрелка. Лиственный лес снова сменился хвойником и на дороге опять стало темнее. Лишь изредка в небе вспыхивали осветительные ракеты и отблески их холодного света вырисовывали в темноте идущие впереди колонны. Похоже, они приближались к передовой.
— Стой! — донеслась команда с головы колонны. — Сойти с дороги направо. Не курить! Громко не разговаривать!
Было уже три часа ночи. Повалились прямо на снег, подсунув под себя вещмешки, валежник, еловые лапы. Но отдохнуть им дали всего минут пятнадцать. Потом подняли снова и отвели метров на триста в глубину леса. Здесь приказали устраиваться на ночлег.
Колобов не успел управиться с размещением взводов, как к нему прибежал связной.
— Товарищ комроты, вас начальник штаба батальона срочно к себе требует. Вон на той поляне он с Дудко и Абрамовым находится.
— В чем дело, не знаешь?
— Нет. Только сердитый что-то, ругается.
— Ладно, сейчас приду.
Отдав необходимые распоряжения командирам взводов, Николай заторопился к поляне. В душе он недолюбливал старшего лейтенанта Гришина, назначенного в их батальон начальником штаба. Как-то Дудко, получив от него очередной и не совсем справедливый разнос, даже сплюнул в сердцах: «Не ч-человек, а х-ходячий Дисциплинарный устав! Ты не-е видел, у него на языке г-грифа нет — „Д-для служебного пользования“?» Колобов тогда от обсуждения характера начштаба уклонился. Самое бесполезное занятие в армии — обсуждать свое начальство, но внутренне был вполне согласен с Дудко. Черствость и холодность Гришина вызывали в нем чувства протеста и раздражения. Вот и сейчас он встретил его, зло сверкнув глазами, жестким упреком.
— За вами что, разведчиков прикажете посылать? Почему до сих пор не докладываете об обстановке в роте?
— А что докладывать, товарищ старший лейтенант? Только пришли, еще не расположились.
— Как это «что?» Больных и отставших нет? Все в порядке?
— Виноват, товарищ старший лейтенант. Не успел доложить. Люди устали с дороги, хотел быстрее разместить на отдых. В роте все в порядке. Никто не заболел, не отстал. Дезертиров тоже нет.