— Так точно, герр лейтенант… — обер-фельдфебель оглядел предстоящий им путь. Проход через траншею остался далеко позади. Да и толку теперь от него было немного. Все разворотило взрывами танков и артиллерии. Но теперь, когда они оказались впереди своих позиций, путь к пулеметному гнезду значительно сокращался. Просто взять влево, вдоль заграждений. Хотя никакого «просто» тут не светило. Добраться можно было только ползком, под непрерывным обстрелом.
И еще одно… Все — и Хаген, и Шульц, и обер-фельдфебель, и чертов обезумевший от боли лейтенант — прекрасно знали, что территория на подступах к пулеметчикам была заминирована. Дивизионные мастера нашпиговали весь этот выступ от души. Саперы прибыли накануне вечером. Под обстрелом они пробрались по узкому перешейку, который соединял окопавшихся на Лысой Горе «пятисотых» с дивизией.
Обер-фельдфебель оглянулся на Отто и Шульца. Тоска сквозила в его взгляде, такая же непредсказуемая и не сулящая ничего доброго, как чертово минное поле перед ними.
— Эй, вы оба, как ваши фамилии?
Отто понял, что ротный обращается к нему и Шульцу.
— Хаген… Отто Хаген, герр лейтенант. А это Шульц…
— Вы все уяснили, испытуемый Хаген?
— Так точно, герр лейтенант. Во что бы то ни стало достать чертов МГ и ударить из него по русским…
— Молодец, Хаген… — морщась, проговорил ротный. — Выполните приказ — представлю на вас рапорт… Карандаш я двумя пальцами еще сумею…
На лице его изобразилась гримаса, чем-то напоминающая улыбку Тут же ротный снова приник к окуляру бинокля.
— Выполняйте!…
XII
Отто полз первым. Его тощее, костлявое тело ощущало сквозь грязное сукно шинели каждую кочку, каждую ложбинку на стылой земле. Фонтанчики грязи, поднятые пулями, вырастали правее, возле проволочных заграждений. Пули шли высоко. Пока естественным заслоном от русских очередей для них оставался невысокий бугор по правую руку. Но впереди этот естественный заслон сходил на нет. Еще метров пятнадцать до гнезда с мертвыми пулеметчиками предстояло ползти на виду у русских. И еще мины.
Обер-фельдфебель полз замыкающим. Барневиц быстро понял, что к чему. Он пустил вперед Отто и Шульца. Сообразил, гад, что так его шансы сберечь свою шкуру значительно повышаются. Отто не спорил и не пререкался. Он полз на боку, активно, как поршнем, работая левым локтем, отталкиваясь подошвами. Так его худое и легкое тело занимало меньше полезной площади.
— Эй, Отто, осторожнее… — шипел позади Шульц. — Ты мне чуть глаз не вышиб своим каблуком!
— Ничего страшного, может, станешь ротным… Как наш бравый лейтенант… — донесся откуда-то сзади голос Барневица. Он еще и шуточки отпускал, гадина…
— Не напирай на меня… — только и мог ответить Отто. Каждому движению вперед он предпосылал быстрое, но аккуратное обследование лезвием ножа пятачка земли перед носом. В левой руке зажат ремень «шмайсера». Правая работает, точно щуп. Руку — вперед, лезвие — в землю. Раз, два, три… Чисто. Упираешься локтем и подтягиваешься еще на несколько сантиметров к пулемету. Все ближе и ближе к рапорту. Страх и напряжение зажали всего Отто, словно в чугунные тиски. В воспаленном мозгу звенело и прыгало одно только слово. То самое, произнесенное ротным. «Рапорт… рапорт… рапорт». К черту эту чертову высоту, эту Лысую Гору. Он обязательно доползет, он добудет этот чертов МГ. И тогда… тогда ротный подаст рапорт о его исправлении.
Вот лезвие уперлось во что-то твердое. Сквозь грохот и шум Отто ощутил, как кончик ножа вдавился в деревянную поверхность. Холодный пот обдал его, как из кружки. Мина!… Отто дал отмашку назад, мол, «стоп, машина!». Рука его осторожно, почти невесомо, делала тычок за тычком, определяя границы смертоносной болванки. По периметру она оказалась небольшой, квадратной. Наверняка обычная противопехотная «Шутцен».
Сколько раз он наблюдал за разминированием, когда в составе полевого арестантского подразделения выходил хоронить трупы на нейтральную полосу. Саперы часто работали вместе с ними. Иногда в течение часа-двух саперный расчет мог насобирать целую горку противотанковых и противопехотных мин. Тут были и русские, и немецкие мины, а также трофейные и союзнические — итальянские, шведские, финские, французские и венгерские, круглые, квадратные, конусообразные, цилиндрические и прочие «шкатулки смерти». Так называли их саперы. Юмор у них был всегда какой-то черный — все о смерти и кладбище, и сами они были неулыбчивые, как служащие похоронного бюро.