XIII
Вот и те, что вчера приползли минировать подступы к пулеметному гнезду. Та же похоронная команда… Хоть бы карту минного поля оставили. Наверняка она есть у майора. Да только много чести тратить время на то, чтобы ее раздобыть. Отто слышал о каких-то новинках военной промышленности Германии, которые недавно поступили на фронт и которых как дьявола боятся сами саперы. Очередное изобретение этих чертовых олухов-инженеров. Заряда в нее было запихано столько, что она могла поднять на воздух тяжелый танк. Но чертовы горе-изобретатели сделали свою деточку слишком чувствительной. Взрыв чудовищной силы происходил, даже, когда на нее нажимала ступня пехотинца. Часто она срабатывала еще при установке. Целые саперные расчеты разрывало в клочья. А потом эта «неженка» становилась практически неразминируемой. Извлечь ее было практически невозможно даже опытному саперу, который собственноручно ее установил.
Отто слышал вчера, как саперы упоминали о ней. Отто хорошо расслышал название «неженки». Ее звали «Дрюкбугель». Хотя вряд ли. Эта вроде бы в деревянном ящике.
Только бы не напороться на шрапнельные мины. В окопах их называли «лягушками». Такую и нащупать не получится. Ткнешь лезвием, а она — прыг из земли в воздух. Тогда всех троих накроет дождь из шрапнели. В радиусе метров двадцати пяти все осколками посечет.
— Ну ты, недобитый лапландский тюлень. Чего ты возишься?! — раздался позади нетерпеливый возглас обер-фельдфебеля. Ему явно было не по душе лежать на холодной земле, под носом у русских. Было еще одно. То, почему именно Отто оказался в группе «ответственных за пулемет» и первым обреченным на этом минном поле. По крайней мере, Хаген для себя выбор обер-фельдфебеля обосновывал именно этим. Нескрываемой ненавистью, которую Барневиц старался выказать в отношении испытуемого Хагена при каждом удобном случае. Причем со стороны самого Отто это никоим образом — ни словом, ни поступком — не было спровоцировано. А на провокацию Барневиц нарывался нешуточно. Правда, пока на словах. Слова эти били Отто наотмашь, словно приклады надсмотрщиков. Только закалка, полученная Отто в арестантских полевых подразделениях и в Лапландском лагере, помогала ему сдержаться и не ответить Барневицу. Но Отто ясно осознал, что невыносимая физическая боль от побоев не более мучительна, чем боли муки душевной, вызванной необходимостью терпеть словесные издевательства облеченного властью ублюдка.
XIV
Из-за Лапландского лагеря обер-фельдфебель и возненавидел Хагена. Он сам был из породы лагерных надсмотрщиков. Не важно, что Лапландский лагерь и то место, где служил охранником Барневиц, разделяли тысячи километров. Обер-фельдфебель своим застывшим взглядом изувера, своими ледышками вместо глаз всегда смотрел на Отто, как на живого свидетеля своих издевательств и зверств. Отто был ему как бельмо в ледяном глазу.
— А-а, и ты здесь, лапландский тюлень? В числе первых лизоблюдов ползешь к полевой кухне?… — так, с раскатисто-едкой издевкой в своей луженой глотке, встречал обер-фельдфебель Хагена на бруствере, при раздаче сухого пайка. Тот стискивал зубы и молча дожидался своей очереди.
— Что ты молчишь? Точно тюлень!… Ты похож на лапландского тюленя, только дохлого! Ты слышишь, солдат?! Отвечай, мать твою, когда тебя спрашивает старший по званию!…
— Так точно… — Отто произносит свое «так точно» глухо, почти не поднимая головы.
Обер-фельдфебель входит в раж. Глаза его наливаются кровью, он начинает почесывать свои огромные кулаки.
— Что «так точно?!» А? Я не понял, солдат? Что «так точно»?!
Отто чувствует, что он окончательно взял себя в руки. Этому он научился в лагере. Как будто ты перевоплощаешься в какой-то предмет — табуретку или полено. Внутри Отто ощущает холодок отчаяния и, одновременно, спокойствие. «Хельга… Хельга… Хельга…» — звучит внутри его голос, но словно чужой, не ему принадлежащий.
— Так точно, герр обер-фельдфебель! Хорошо вас слышу! — чуть ли не браво отвечает Хаген, вытянувшись во фрунт.
— Смотри ты, лапландский тюлень стал отдаленно похож на солдата… — как бы вслух замечает обер-фельдфебель.
— Ты, арестантская гнида… радуйся, что не угодил в мой лагерь… — зловеще рычит Барневиц. — Ты бы у меня поползал в собственном кровавом поносе…
Он распрямляется с явным намерением продолжить экзекуцию, но появление лейтенанта его останавливает.