Но и того им показалось мало. Забыли глуповцы истинного бога и прилепились к идолам. Вытащили из архива Перуна и Волоса. Идолы, несколько веков не знавшие ремонта, оказались в страшном запустении. У Перуна были даже нарисованы углем усы.....
Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам. Появились кокотки и кокодессы.. И за все тем глуповцы продолжали считать себя самым мудрым народом в мире...
В таком положении застал глуповские дела статский советник Эраст Андреевич Грустилов. Человек он был, видать, болезненно чувствительный, и когда говорил о взаимных отношениях двух полов, то краснел. Только что перед этим он сочинил повесть под названием "Сатурн, останавливаюший свой бег в объятиях Венеры". Под именем Сатурна он изображал себя, под именем Венеры известную тогда красавицу Наталью Кириловну де-Помпадур.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Меланхолик и Дон Жуан Грустилов. Меланхолический вид прикрывал в нем много иных наклонностей. Находясь, скажем, при действующей армии провиантмейстером, он непринужденно распоряжался казенной собственностью, облегчая себя от нареканий тем, что, взирая на солдат, евших затхлый хлеб, проливал слезы. К мадам Помпадур проник просто с помощью своих несчитанных денег.
- А часто у вас секут гостей? - спросил Грустилов у письмоводителя, не подымая глаз - Кто же не знал, что градоначальник есть хозяин города, обыватели суть его гости. ... - Ну-с, я сечь буду... девочек,- сказал Грустилов, внезапно покраснев.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Влияние кратковременой стоянки русских войск в Париже сказывалось повсюду. Победители, принявшие впопыхах гидру деспотизма за гидру революции, были в свою очередь покорены побежденными... Для непристойности существовал отныне особый язык. Любовное свидание именовалось "ездою на остров любви". Грубая терминология анатомии сменилась утонченной, вроде "шаловливый мизантроп", "милая отшельница..."
Царили - и в обществе, и у власти - благодетели... Почему-то многие думают, что ежели человек умеет незаметным образом вытащить платок из кармана своего соседа, этого уже достаточно, чтобы упрочить за ним репутацию политика или сердцеведа. ... Но это ошибка. Ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии меценатом и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса науки и искусства, то его все-таки нельзя назвать общественным деятелем, а следует назвать мошенником. И только ...
Но в то время истины эти были еще неизвестны и репутация сердцеведа утвердилась за Грустиловым-градоначальником беспрепятственно.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Все спешило жить и наслаждаться; спешил и Грустилов. Он совсе бросил городническое правление и ограничил свою деятельность тем, что удвоил прежние оклады и требовал, чтобы они поступали в назначенные сроки.
Последствия этого сказались очень скоро. Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород. А в следующем не родилось вообще ничего, протому что обыватели, развращенные пьяной гульбой, до того понадеялись на свое счастье, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
- И так, шельма, родит, - говорили они в чаду гордыни..
Грустилов присутствовал на костюмированном балу, когда весть о бедствии, угрожавшем Глупову, дошла до него...
Этому вечеру суждено было провести глубокую деморкационную черту во внутренней политике Грустилова. В ту самую минуту перед ним явилась маска и положила на его плечо свою руку. Он сразу понял, что это ОНА...
- Проснись, падший брат! - сказала она Грустилову.
Грустилов не понял, он думал, ей представилось будто помпадур спит, он стал простирать руки.
- Не о теле, а о душе говорю я... - С этими словами она сняла с лица своего маску.
Грустилов был поражен. Перед ним было прелестнейшее женское личико, какое когда-нибудь удавалаось ему видеть... Подобное встречалось разве в вольном городе Гамбурге, но это было так давно..
- Но кто же ты?- вскричал встревоженный Грустилов.
- Я та самая юродивая дева, которую ты видел потухшим светильником в городе Гамбурге... Явился здешний аптекарь Пфейфер и, вступив со мной в брак, увлек меня в Глупов... Здесь я познакомилась с мудрой Аксиньюшкой...
Я избавлю читателей от страниц о юродиво-мистических увлечениях и знати и смердов, чтобы осталось место для эпизодов реалистических. Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть аж в тайну построения миров и рукоплескали учителю каллиграфии, который проповедывал с кафедры, что мир не мог быть сотворен за шесть дней.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Это взрывало основы, на которых стоял Глупов. Пока Грустилов колебался, обыватели все решили за него. Они ворвались на квартиру учителя каллиграфии Линкина, произвели в ней обыск и нашли в ней книгу "Средства для истребления блох, клопов и других насекомых..." С торжеством вытолкали они Линкина на улицу и повели его на градоначальнический двор... Линкин начал объяснять, что эта книга не заключает в себе ничего против религии, ничего против властей...
- Плохо ты, верно, читал! - дерзко кричали они градоначальнику и подняли такой гвалт, что Грустилов испугался и рассудил, что благоразумие повелевает уступить требованиям общественного мнения...
Едва градоначальник разинул рот... как толпа загудела:
- Что ты с ним балы-то точишь! Он в бога не верит!
Тогда Грустлов в ужасе разорвал на себе вицмундир.
- Точно ли ты в бога не веришь? - подскочил он к Линкину и по важности обвинения, не выждав ответа, слегка ударил его. В виде задатка, по щеке...
- Никогда я о сем не объявлял, - уклонился Линкин от прямого ответа.
- Свидетели есть! Свидетели! - гремела толпа.
Если прежде у Грустилова были кой-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действий, то с этой минуты они исчезли... Он приказал отвести Линкина в часть. Вечером того же дня он назначил главного "свидетеля" дурака Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому Яшеньке предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище...
В одну из ночей кавалеры и дамы собрались на "духовный вечер". Среди них был и "штаб-офицер", который зорко следил за всем, что на подобных сборищах происходило.. и потому только он один знал, отчего за стеной вдруг начался шум.
У выхода стоял Угрюм-Бурчеев, и вперял в толпу цепеняющий взор.
Но что это был за взор!.. О, господи, что это был за взор! Он был ужасен.
Но сам сознавал это лишь в слабой степени и с какой-то суровой скромностью как бы оговаривался: "Идет некто за мною, который будет еще ужаснее меня..."
Сам летописец, вообще довольно благосклонный к градоначальникам, не может скрыть смутного чувства страха, приступая к описанию Угрюм-Бурчеева ...
В городском архиве до сих пор сохранился портрет Угрюм-Бурчеева. Это мужчина среднего роста с каким-то деревянным лицом, видно, никогда не освещавшимся улыбкой. Густо остриженные под гребенку волосы покрывают конический череп и плотно, как ермолка, обрамляют узкий и покатый лоб. Губы тонкие, опушенные подстриженною щетиной усов. Одет он в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным "Устав о неуклонном сечении".
Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зрителя восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение...
Еще до прибытия в Глупов он уже составил в своей голове целый систематический бред, в котором до последней мелочи было урегулировано будущее города и его жителей.
Присутственные места в его городе да называются штабами... Школ нет, и грамотности не полагается; наука чисел преподается на пальцах. Нет ни прошедшего, ни будущего, а потому летоисчисление отменяется... Праздники от будней отличаются только усиленным упражнением в маршировке. Город Глупов переименовывается в НЕПРЕКЛОНСК. Во главе - комендант. Возле него-шпион.
Управившись с Грустиловым и разогнав безумное скопище, Угрюм-Бурчеев немедленно приступил к осуществлению своего бреда. Обошел весь город. Наткнувшись на какую-нибудь неправильность... на кривизну улиц он выходил из оцепенения и молча делал жест вперед, как бы проектируя прямую линию.