Единым махом выметнулся в проход Павел. Еще не сознавая ясно, что предпримет в следующий момент, двинулся в угол к уголовникам, тяжелея с каждым шагом телом и сжав кулаки. Боковым зрением успел заметить, как сорвались с нар следом за ним Махтуров и Шведов, застыл в выжидающей позе готовый кинуться на выручку десантник Кусков.
Обвальная тишина повисла за спиной. И сам Павел точно оглох, точно придавило его контузящей волной. Ничего не слышал и не видел пред собой, кроме замутненной наглой физиономии Башкана, захлебывающейся мелким поганеньким смешком.
— А ну, повтори, гад, что ты сказал! — надвигаясь на уголовника, сурово потребовал он, еле сдерживаясь от мучительного соблазна с ходу, с маху, не раздумывая, разнести вдрызг, исковеркать литым ударом ненавистную хамскую ухмылку.
Башкан как сидел у края нар, вполоборота к проходу, так и не пошевелился до самого последнего момента — как будто парализовало его. Тупо моргал, соображая с натугой, чего от него хотят и возможно ли такое. Наконец в мозгу что-то сработало, пробило. Лишь на мгновение покосился он на своих дружков, ища поддержки, и тут же, наливаясь звериной злобой, зарычал:
— Ах ты, вояка рогатая! Иди, иди! Щас я тя уделаю! Чище лошади будешь!.. — Выгнувшись, Башкан с хищной ловкостью подхватил спрятанный в складках расстеленной шинели финский нож.
Кажется, и не размахнулся Павел, лишь слегка отвел назад напружиненную руку и резко, коротко двинул ею снизу вверх, перенося упор тела на правую ногу — хряск! Страшный дробящий удар в подбородок опрокинул уголовника навзничь, отбросил к стене. И выдохнуть не успел, будто кусок в горле застрял. Но в следующее мгновение…
Никогда бы не подумал Павел, что может старый и тщедушный вор Маня Клоп так молниеносно отреагировать на его выпад. Видно, крепко укоренилась в нем воровская привычка никогда не расслабляться, быть всегда настороже. Как, когда очутился он на ногах — не мог потом припомнить Павел. Скорее почувствовал, чем увидел он занесенный над головой длинный и массивный, как тесак, остро отточенный кухонный нож, которым повара мясо разделывают. Плохо бы пришлось ему в эту секунду, если бы не Махтуров. Перехватив руку Клопа в кисти, Николай с такой яростью крутанул ее за спину, что у того хрустнуло в плечевом суставе.
Переломился пополам, позеленел от боли старый уголовник, но крик сдержал. Несчетно раз за свою собачью жизнь был жестоко избиваем — притерпелся. Прижав обвисшую руку к животу, тяжело дышал, ярился глазами. Интуицией загнанной души он уже понял смертельную опасность перемены, внезапно совершившейся в сознании враждебно настроенных людей. Точно знал: еще одно неверное движение, резкое слово — и они набросятся все разом, сомнут, растерзают в слепом мстительном порыве.
Почувствовали это и остальные уголовники.
Не выпуская из виду Колычева и Махтурова, потихоньку попятились в глубь нар Гайер и трезво расчетливый Тихарь. Вскинул вверх руки и сжался в комок, словно защищаясь от удара, рыхлый Яффа. Только Карзубый с каменным, бесстрастным лицом продолжал сидеть, как сидел, не двинувшись, как будто происходящее не имело к нему ни малейшего отношения. Вроде застыл.
— Возьми, Клоп, свою игрушку да научись ею лучше по назначению пользоваться. Безопасней для тебя будет, — как камни на землю, упали в тишину чеканные весомые слова Махтурова.
Взяв брезгливо тесак за кончик лезвия, он неожиданно швырнул его в лицо уголовнику. Швырнул с такой силой, что тот не успел увернуться. Удар ручки пришелся под правый глаз. Башкан и Яффа при этом пришибленно поджались.
Выдержав паузу, трусливо пережитую «хеврой», Николай предупредил с прежней, не притупившейся ненавистью:
— Если кто впредь пикнет или попытается сотворить подлость — смотрите, гады, пощады не будет. Или учитесь жить по-человечески, или… — Он старался говорить спокойно, значительно, но возбуждение брало верх, голос осекался, опускался до свистящего угрожающего шепота. — На первый раз прощается, но если повторится… Удавлю!
Сказал, как к стене припечатал, и сам словно от неимоверной тяжести освободился. Вздохнул свободно, широко.
— Пошли, Паш, выйдем, перекурим на воле. От этих гнид дышать здесь нечем.
И распалась державшая людей в напряжении бездыханная, онемелая тишина. Завозились с облегчением штрафники, заговорили. Многие вслед за Махтуровым и Павлом потянулись к выходу.
— Не зацепил он тебя?
— Да нет. Спасибо, Коля. Если бы не ты, черт знает, чем для меня бы все это кончилось. Никак от этой старой развалины такой прыти не ожидал…
— Почему один бросился? Думаешь, один только такой смелый, остальные трусы? Не веришь никому, что ли?