— По ошибке забрел сюда. Я заблудился.
— Кого вы ищете? Где они живут? Я провожу вас, у меня есть ночной пропуск. Меня не задержат.
«А я затем и иду, чтобы меня задержали!» Он не произнес этого признания вслух, представив, как испугается девушка.
— Не провожайте меня, Нина, я сам найду тех, кто мне нужен.
Но она пошла рядом с ним, мягко ступая в больших, наверное отцовских, валенках.
— Лицо у вас очень печальное, — объяснила она свою настойчивость. — Вы будто приговоренный.
«Оно так и есть!» — рвалось у него с языка. Они остановились на выходе со двора, под аркой. Где-то по ту сторону бульвара равномерно били по рельсам. Лунная белесая мгла с черными тенями от стволов деревьев лежала на грязно-серой земле, покрытой редкими пятнами уцелевшего первого снега.
— Скоро зима, — сказала Нина. — Зимой наш бульвар весь белый и пушистый. Красиво, как до войны. Только без решеток. Решетки на чугун поснимали.
— Дальше вы не ходите, — сказал ей Лагин. — Дальше я пойду один.
— Куда же?
— Мне нужно в комендатуру.
— Я пойду с вами!
— Нет. Вам пора домой, — он несмело обнял ее за плечи и отвел от себя. — Прощайте!
Голубая зарница вспыхнула неподалеку на трамвайных путях. Ветки на бульваре заголубели, обрадовались позабытому электрическому свету. Праздничный отблеск электросварки, ожививший улицу, заронил в душу Лагина живую искру. Может быть, обойдется? Отругают его в комендатуре, постращают, наложат взыскание и отпустят? Валяй, парень, в свою часть и больше не прогуливай в Марьиной роще?
Но голубой свет быстро погас, осталась хмурая лунная мгла, и в ней мимо арки — как проплыли — прошагали суровыми четкими силуэтами двое военных.
— Военный патруль! — проговорил себе, а не Нине Лагин. — Прощайте! — И опять посветил фонариком, запоминая грустное, большеглазое лицо на всю свою жизнь, сколько ее осталось.
Он догнал патрульных и сказал им:
— Младший лейтенант Лагин. Я дезертировал из воинского эшелона.
— Саша, подождите! — окликнула Нина, побежав за ним. — Я забыла дать вам свой адрес! Обязательно напишите мне!
— Подойдите сюда, девушка! — приказал офицер, остановившись. Он нацелился в нее лучом фонарика, ожидая, пока она подойдет, и строго спросил:
— Это он из-за вас дезертировал? Предъявите документы.
— Она ни при чем! — волнуясь, воскликнул Лагин. — Она не знает меня! Я посторонний ей человек. Мы случайно встретились только сейчас на улице. Мы чужие друг другу люди!
— Неправда, — сказала Нина, пересиливая слезы.
— Что неправда? Он был у вас? — спросил офицер.
— Нет, не был. Но он не дезертир! Вы ошибаетесь. Такие дезертиры не бывают.
— Много вы в них понимаете! — усмехнулся снисходительно офицер. — Идите. Вы свободны. Вот ваш пропуск.
Все трое, патрульные и Лагин между ними, повернулись и пошли от Нины. Она громко сказала им вслед:
— Напишите мне, Саша! Моя фамилия Антипова! — И несколько раз повторила номер дома и квартиры.
— Не ждите письма! — ответил он, обернувшись на ходу. — Забудьте меня. И простите!
— За что же? — голосок ее прозвучал жалобно, тоненько, надрывно.
Офицер остановился:
— Ладно, — разрешил он. — Подойди к своей девчонке, Лагин.
Он подбежал, взял ее ладони в свои, заговорил горячо и быстро:
— Нет времени рассказывать, Нина, как все ужасно произошло. Если доживу до конца войны, приеду к вам, тогда расскажу. Когда свой позор кровью смою. Прощайте! Спасибо вам за то, что верите мне. Я сам себе не поверил — и вот видите, что получилось. Желаю вам счастья! — И осторожно коснулся губами ее руки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Еще не смолкли в лестничном пролете оглушающие Шуркины шаги, а дрожащая Калерия Ивановна, стуча в ознобе зубами, шарахнулась к самой дальней двери, где коридор, поднявшись на ступеньку, поворачивает и заканчивается.
— Открой на минутку, Аврора! — глухо просила она, дыша в щелку, касаясь холодными губами косяка. — Помоги… Умираю!
Подруги лишь сегодня вечером поругались из-за пустяка, обсуждая на кухне отъезд Марьи в деревню. Кричали, обзывая друг дружку обидными словами, но обе твердо знали, что обыденные, привычные их ссоры не имеют никакого отношения к их многолетней дружбе. Сосед Митрохин как-то говорил, что связал их черт одной веревочкой и с годами на той веревке узлов прибавлялось все больше и больше.
— Отвори, ради бога, Аврора… Скорей, мне плохо! — умоляла Калерия Ивановна, озираясь в темноту, чувствуя беззащитной спиной колючие, любопытные взгляды вездесущих соседей.