Был тогда популярный лозунг, о котором не грех вспомнить и теперь: «У опытного литератора материал должен идти либо в набор, либо в корзину». И Афиногенов-редактор придерживался этого лозунга. Материал шел в основном в набор, и газета заметно улучшилась.
Я очень удивился, когда он предложил мне написать исследование о производственной пьесе (я писал о некоторых таких пьесах). Оказывается, он уже с кем-то сговорился об исследованиях по деревенской теме в драматургии и на тему об интеллигенции.
— Вы вот, — сказал я ему тогда, — говорите о схематизме, а такое искусственное разделение пьес невольно приведет к схематизму.
Он замолчал и, кажется, согласился. Теоретиком он оказался не очень удачным. Изданная им тогда книга «Творческий метод театра» никаких америк не открывала. Он был назначен основным докладчиком на театральном совещании РАППа. Тезисы этого доклада были им разработаны совместно с Авербахом и Киршоном.
— Эти товарищи, — говорил Афиногенов, — начинили меня рапповской премудростью.
Сам Афиногенов теоретически не считал себя достаточно подкованным. Позже он мне признавался, что невольно оказался во власти рапповских схем.
Он серьезно боялся своего доклада. Предполагалось участие знаменитых оппонентов — Немировича-Данченко, Мейерхольда, Таирова.
— Сделают они котлету из бедного Саши, — поделом ему, пусть не пишет скороспелых и непереваренных сочинений, — острил он над самим собой.
Внешне доклад, впрочем, прошел благополучно. Немирович-Данченко не выступал и ограничился посылкой дружеского письма. Таиров и другие оппоненты отнеслись к докладчику с большим уважением, и только Мейерхольд несколько поиздевался над ним, избрав, впрочем, для этого неожиданную форму. Он читал отрывки нового, только что вышедшего руководства для краснодеревщиков, составленного, видимо, человеком напыщенным и не очень умным. Чем-то оно, действительно, напоминало теоретические рассуждения рапповцев.
— Вот и котлета! — сказал мне потом Афиногенов.
По-видимому, после ликвидации РАППа оставались у него еще следы старых рапповских установок, они отразились в неудачных его пьесах «Портрет» и «Ложь».
После переезда в Ленинград я работал завлитом небольшого Ленинградского театра транспорта. Там готовился «Портрет». В это время Афиногенов приехал в Ленинград и трижды присутствовал на репетициях театра. Но выступал он неуверенно, не очень убежденно, и актеры, так ждавшие встречи с популярным драматургом, были огорчены. Я думаю, он понимал недостатки пьесы и уже разочаровался в ней.
«Портрет» был посвящен теме, которая тогда являлась модной, — теме перековки уголовных преступников.
Помню беседу с ним в гостинице «Астория» в его номере. Он мне сообщил, что над этой темой начал работать Погодин. Речь шла о знаменитых в будущем «Аристократах».
— Погодину это удастся, — говорил Афиногенов, — это в его стиле, в его возможностях. Думаю, что будет интересно и весело. А у меня не получилось, это не моя тема, я понял это слишком поздно. Только не говорите об этом вашим актерам до премьеры.
Увы, премьера так и не состоялась.
Он умел и любил радоваться чужим успехам. Чувствовалось, что при этом он был искренен, что его действительно волновали вопросы искусства, а не мелкое самолюбие.
Я присутствовал в Москве по его приглашению на премьере спектакля «Далекое». Это был новый взлет его творчества, одна из первых советских пьес философского плана. Игра всего вахтанговского коллектива, и особенно гениального советского актера Щукина, помогла создать спектакль большой художественной и идейной глубины.
Его радовало, что советское драматическое искусство подымается на высшую ступень.
— Мы можем теперь говорить о больших чувствах, о любви и добре, даже о теме смерти без всякой скидки, — говорил он.
Тогда же я познакомился и с пьесой «Машенька», вернее, с ее первоначальным прозаическим эскизом. Он несколько отличался от окончательного варианта пьесы.
До сих пор Афиногенова считают драматургом камерного плана, автором преимущественно психологических пьес. Мне кажется, это неверно. Он упорно искал и написал двадцать шесть пьес, многие из которых до сих пор не поставлены. Было у него немало пьес героических, таких, как «Москва — Кремль», где он пытался впервые вывести на сцену Ленина, как «Салют, Испания», где отразились испанские события. Его пьеса «Накануне» посвящена войне, в ней чувствовалась уверенность в будущей победе.
Он погиб еще совсем молодым от одной из первых бомб в родной Москве, где его так любили, любила театральная публика, любили актеры и писатели. Это был человек исключительно яркого, искрометного дарования, один из талантливейших драматургов советского поколения довоенного периода.