Но странно… Что это — провалы памяти? Я хорошо помню обоих кузенов в Московском университете в 1915—1916 году. А дальше наступили боевые дни революции, самые интересные дни моей студенческой жизни. Что делали кузены Шварцы в эти дни? Каковы были их политические убеждения? Хоть убей, не помню. И только много позже, в тридцатых годах, я выяснил у них, в чем было дело.
Оба кузена, как полагалось тогда студентам, выехали домой на святочные каникулы 1916 года и в Москву не вернулись. Тоня остался в Краснодаре, Женя в Майкопе. Шла война, и родители не отпустили их.
Для Тони, который уже прижился в Москве и мечтал об ученой карьере, это был особенно сильный удар. Он рвался в Москву, хотел даже удрать, уехать без согласия родителей, но тут тяжело заболела его мать и ему пришлось остаться.
У себя на родине, в Ростове, я встретился с кузенами через несколько лет. Они приехали продолжать университетское образование, но провинциальный университет с преподавателями не очень высокой квалификации (это был эвакуированный в Ростов в дни войны русский Варшавский университет) не слишком их привлекал.
Очень скоро оба они связали свою судьбу с работавшим тогда в нашем городе новаторским театром студийного типа, носящим название «Театральная мастерская».
Первоначально это был студенческий кружок, организованный композитором М. Гнесиным, человеком многообразных художественных интересов, мечтавшим о синтезе искусств.
Репертуар молодого театра был необычен, особенно для провинции. Ставились пьесы строго литературные, в большинстве близкие к символизму. Играли «Незнакомку» А. Блока, «Ваньку ключника и пажа Жеана» Ф. Сологуба, «Сказку об Иуде, принце Искариотском» А. Ремизова. Ставились также пьесы Метерлинка, старый фарс «Адвокат Пателен», пытались играть и «Маленькие трагедии» Пушкина.
В конце 1919 года «Театральная мастерская» стала профессиональным театром. Это вызвало неудовольствие местных театральных работников, которые считали «Мастерскую» дилетантским, любительским кружком.
К этому времени Антон Шварц (актером он был недолго) становится идеологом театра, выступает на многих собраниях против университетских профессоров и против некоторых слишком ретивых работников искусств. Выступает всегда с большим успехом. В это время он пробует свои силы и в литературной критике, правда, это преимущественно были устные выступления, но бывали и напечатанные статьи — «О поэзии», «Об имажинистах и ничевоках», которые тогда подвизались в Ростове.
Начинал выступать он тогда и как чтец, и тоже с успехом, но уж никак не помышлял связать с этим делом свою жизнь и свою судьбу.
Помню, он очень удачно читал «150 000 000» Маяковского на большой площади, где незадолго до того был снесен памятник Александру II. Это его чтение на всех произвело большое впечатление. Вскоре его пригласили прочесть эту поэму для делегатов Областного партийного съезда.
Женя оставался простым и скромным, но у него уже не было растерянности и робости студенческих лет. Он играл в «Театральной мастерской» довольно много, часто ответственные роли. Играл Звездочета в «Незнакомке», Понтия Пилата в пьесе Ремизова, судью в «Адвокате Пателене».
В спектакле «Ошибка смерти», который игрался всего один раз в присутствии автора, В. Хлебникова, жившего тогда в Ростове, Е. Шварц играл одного из гостей.
Мне он особенно запомнился в образе пушкинского Сальери. Может, не хватало у него мастерства для такой ответственной роли, но замысел ее был очень интересен.
Кстати, совсем недавно молодой человек, писавший дипломную работу о Евгении Шварце, уверял меня, что я ошибся. Никаких материалов об исполнении Шварцем этой роли он не нашел. Но где их было найти? Печатных афиш в «Театральной мастерской» тогда не было, печатных программ не выпускали. Рецензии были крайне редки. Евгений Шварц играл Сальери не менее десяти раз, играл с успехом, и в этой роли я видел его два или три раза.
Летом 1921 года в одном из ростовских садов некоторое время существовал «Студенческий театр малых форм». В этом театре Женя Шварц работал как конферансье. Он очень легко овладел этим сложным искусством. Это был конферанс живой и остроумный, только, может быть, слишком тонкий для случайного «садового» зрителя.
В перерывах между номерами он исполнял живые веселые сценки, насколько помню, очень остроумные. Я очень удивился, когда узнал, что он сочинил их сам. Помню, что тут впервые мне пришла неожиданная мысль: а пожалуй, у нашего тишайшего Евгения Шварца есть литературный талант. Впрочем, об этом я скоро забыл.