А я ведь знал такие, пожалуй, неожиданные факты из жизни Константина Николаевича Державина, — знал, например, что он еще в восемнадцать лет был директором театральных мастерских Мейерхольда и в том же нежном возрасте печатал модные тогда, почти заумные статьи. Знал, что к двадцати годам он стал театральным режиссером и драматургом, сам ставил свои пьесы, и одна из них («Похождения Гофмана») была даже довольно популярна. Но вот что примерно в том же возрасте Константин Николаевич был и кинематографическим режиссером и поставил две (по-видимому, не слишком удачные) картины — об этом мне стало известно только через много лет после его смерти.
Я знал его как специалиста в области русской и иностранной, преимущественно романской, литературы (французской и испанской). Знал его также как исследователя славянских литератур (в поздние, уже послевоенные годы). Но вот что Константин Николаевич написал когда-то учебник турецкого языка — это мне и в голову не могло прийти. Я узнал об этом тоже только после его смерти. Никогда он не говорил, что занимался турецким языком или даже что интересуется турецкой литературой.
Внешне он казался человеком академического склада, я видел, что он много, много времени проводил за письменным столом. За этим столом он мог просидеть десяток часов подряд, не уставая, в то же время он не чурался организаторской деятельности, — например, театр он знал и теоретически, и практически. Когда он был заведующим литературной частью Госдрамы (впоследствии Театра имени Пушкина), он стремился превратить этот театр в культурный центр города. Создал при нем издательство, просуществовавшее, впрочем, недолго. Составил очень интересный пятилетний план постановок театральной классики. Если бы этот план был реализован, зритель познакомился бы с рядом выдающихся иностранных произведений, в большинстве почти неизвестных, даже не переведенных на русский язык.
Его перу принадлежали капитальные исследования творчества Сервантеса и Вольтера. Две небольшие его книги были посвящены великому русскому драматургу Островскому. Он первый создал монографии о творчестве театров (Александрийского, Камерного). Он всерьез интересовался театром Великой французской революции XVIII века. Разыскал здесь немало материалов, как выяснилось, таких, которые не были известны во Франции.
Эта пестрота его научных интересов создавала впечатление какого-то дилетантизма. Но дилетантом он не был. Все его работы были очень серьезны, академичны в лучшем смысле этого слова. Правда, некоторых уважаемых ученых поражало, что этот создатель серьезнейших трудов был в то же время автором балетного либретто («Гаяне»), сценариев популярных кинокартин («Господа Головлевы», «Дубровский») и даже цирковой пантомимы («1793 год» по Гюго), которая ставилась в Курском цирке, готовилась и в Ленинградском.
Он мне говорил, что серьезная научная работа его порой утомляет, нужно что-то другое, разнообразное.
Но вот педагогической работой он не занимался, почти не выступал и как лектор. Это, по-видимому, и привело к тому, что, когда введены были ученые степени, таковая ему не была присвоена. Он ждал, что ему присвоят ученую степень без защиты диссертации, по совокупности трудов. Очень, по-моему, хотел этого, но степени так и не дождался до самой своей смерти.
Он знал очень много, но никогда не кичился своей эрудицией.
Помню случайно услышанный мной разговор в одном из издательств. Редактор говорил о том, что товарищ, который должен был написать предисловие к одной книге второстепенного немецкого автора, тяжело заболел и скоро написать не сумеет. Никто этого автора не читал.
— Ничего, — сказал один из сотрудников издательства, — обратитесь к Константину Николаевичу. Он знает все, и, если вы сумеете убедить его, он напишет великолепно.
Затем редактор ушел в другую комнату к телефону и вернулся довольный:
— Константин Николаевич согласился.
Я потом рассказал об этом самому Державину. Он очень смеялся:
— Вот какая у меня репутация. Кухарка за повара.
Он был добрым человеком, и эту его доброту часто использовали. Очень нетрудно было его уговорить. Многие (грешен и автор этих строк) пользовались его творческой помощью. Эту помощь он оказывал по-дружески, очень приятно и тактично.
В послевоенные годы он жил в Комарове, в уютном, зеленом домике так называемого академического городка. Неизвестно, какие сокровища стерегли два свирепых пса. Константин Николаевич был гостеприимен и, по-моему, любил укрощать своих церберов, когда приходили гости.