Когда я встретился с ним примерно через месяц, я сказал, что очень жалею, что не владею стенографией и не мог записать слова этой импровизации.
— Какой импровизации? — удивился он.
Я вначале подумал, что он не хочет почему-либо об этом вспоминать. Но скоро понял, что он действительно забыл.
В московском Доме печати группа журналистов упросила Луначарского рассказать, какова будет жизнь людей при коммунизме. Луначарский вначале отказывался, во всяком случае отказывался выступать на эту тему официально, но потом согласился: хорошо, пофантазирую. Только пусть это будет моя фантазия, вероятно не все осуществится так, как я предполагаю.
Это был рассказ очень интересный, рассказ об успехах техники, о том новом, что войдет в жизнь человека. Луначарский говорил о больших домах, окруженных садами, о новом быте, о широком удовлетворении бытовых потребностей. Многое из того, о чем думал он тогда, стало привычным для людей наших дней, иное будет осуществлено, вероятно войдет в обиход через десяток-другой лет, кое-что, видно, отпало, оказалось нереальным. Так, Луначарский уделил много внимания индивидуальным летающим машинам и движущимся тротуарам. Здесь сказалось влияние утопической литературы.
Увы, я не все запомнил отчетливо. Помню хорошо его мысль о том, что любовь и ревность сохранятся в будущем обществе, будет и несчастная любовь. Это «вылечить» невозможно, такова природа человека.
— Как будут одеваться люди? — спрашивали его.
— Конечно, — сказал он, — наши сюртуки и женские кофточки скучны!
Он описал многокрасочную одежду людей будущего.
— Костюм эпохи Возрождения! — сказал кто-то с места.
— Да, вы правы. В основе здесь костюм эпохи Возрождения, по-моему, самая красивая одежда в истории. Ведь, например, костюм античных времен никак не подходит к нашему климату. Но я не просто описывал костюм эпохи Возрождения, я старался, сколько мог, его модернизировать, применить к условиям нового и новейшего времени. Конечно, я здесь могу ошибиться, может быть, костюм будущего станет совсем другим.
Резкие возражения встретили тогда слова Луначарского о том, что лучшие ювелирные украшения из драгоценных камней и золота будут присуждаться самым красивым девушкам на особых конкурсах красоты.
— Как, конкурсы красоты? Это же апофеоз буржуазной пошлости!
— Нет явлений неизменных, — спокойно ответил Анатолий Васильевич. — Да, в буржуазных странах эти конкурсы являются предметом купли и продажи, источником пошлости, но ведь мы не отрицаем человеческую красоту и можем признавать соревнования в этой области, как и в области мысли и творчества. Человек будущего общества будет не только разумным, но и красивым.
Его не раз обвиняли в излишнем гедонизме, в эпикурействе. Многие товарищи, суровые и строгие, шутя называли его «Лоренцо Великолепный». Это прозвище нравилось Луначарскому. Он сам себя называл «Лоренцо Великолепный» — только новой Великой Советской эпохи.
Были у него свои художественные вкусы, пристрастия. Он их не скрывал. Но перед ним как государственным деятелем стояла задача собрать все культурные силы страны. Его много обвиняли, причем обвинения приходили и справа и слева. То он слишком покровительствует всяким «левакам» в искусстве, особенно в искусстве изобразительном, а то несколько неожиданно выдвигает лозунг «назад к Островскому», который тогда многим казался почти реакционным.
Луначарский очень широко, многообразно воспринимал искусство во всех его разновидностях, все художественные течения. Иногда он совершал ошибки, покровительствовал людям не всегда достойным, но в целом он замечательно руководил культурной жизнью страны в эпоху ее небывалого развития и роста. Он представлял себе будущую жизнь как жизнь радостную и счастливую, жизнь глубоко человечную.
Помню, на одном из диспутов он заявил:
— Я не представляю коммунизм в виде большого монастыря со своим особым уставом!
Иногда он слишком верил людям, и они злоупотребляли этим доверием. Его обвиняли в либерализме, и порой эти обвинения были правильны. Но как много он сделал для изменения сознания интеллигенции, для привлечения широких ее кругов к активной советской работе, особенно в первые месяцы после Октября, когда перед каждым интеллигентом стоял роковой вопрос — как теперь жить?
Огромное значение в то время имели и речи Луначарского, и его выступления, и его беседы, и даже его личное обаяние. Сколько раз приходилось слышать, что именно под влиянием Луначарского изменилось сознание человека. Мне говорили об этом люди очень разные — начиная от учителей в казачьей станице Белая Калитва, с которыми он беседовал во время поездки, и до таких людей, как академик Ферсман или артистка Мичурина-Самойлова.