Потом, через много лет, он стал известным профессором. Но мне все казалось, что и теперь он прибивает свои кораблики кнопками к паркету.
У АННЫ РОБЕРТОВНЫ
В домике Анны Робертовны, маленьком, белом, одноэтажном, все было очень скромно и уютно. Кремовые занавеси на окнах, цветы в разноцветных вазах на столах. Простые цветы, обычно полевые. И как будто эти цветочки кивали головками: «Мы свое дело знаем, умеем украшать жизнь людей». Весело и мило лаяла шавка Шурка. Я никогда не видел такой доброй собачонки.
Пучки трав были у стены в каждой комнате, у каждой двери. Анна Робертовна любила не только цветы, но и травы. «Здесь всегда троица», — говорили ее гости. На троицу было принято убирать комнату травой и цветами.
Мебель здесь тоже была приветливой и гостеприимной. «Пожалуйста, садитесь, мы готовы вас принять, угодить людям, — казалось, говорили оранжевые кресла в гостиной, стулья с красной обивкой в столовой, — просим, просим…» Может быть, гений домашнего уюта поселился в комнатах этой скромной учительницы и навеки остался здесь.
Кормили у Анны Робертовны тоже просто, но как-то особенно вкусно. Хлеб из турецких пекарен, с особо загорелой корочкой. Масло подавали в виде розы, и в масле были маленькие цветы. Самое свежее вологодское масло. А овощи — огурцы, редиска — все это было как-то подобрано по цветам. Во всем чувствовался вкус хозяйки, даже в ее умении подавать завтрак.
«У Анны Робертовны каждое блюдо — натюрморт». Я тогда был еще мал и не мог оценить это остроумное замечание дяди Саши.
Но особенно ясно я почувствовал скромный уют квартиры моей учительницы, когда попал в гости к моему новому другу Мише Крашенинникову. Он уже учился в гимназии, правда в приготовительном классе, и очень гордился своей гимназической формой, особенно поясом с серебряной бляхой. Он чувствовал свое превосходство надо мной. Хоть я в то время был мал, но все же понимал, что отец Миши, владелец небольшого красильного завода, должен быть куда богаче и моих родителей, и, конечно, скромной моей учительницы.
А какая смрадная обстановка была в доме Крашенинниковых! Огромный тяжелый шкаф загромождал большую комнату, диваны как будто проваливались, многочисленные лампадки у икон сильно дымили, воздух в комнатах был спертым, нездоровым. Особенно я удивился, когда узнал, что мой Миша спит на полу. Оказывается, детям иначе не полагалось. Кровать здесь считалась предметом роскоши. Высокой чести спать на кровати был удостоен только хозяин дома и его супруга. Сестра Миши, маленькая Катя, тоже спала на полу. А в больших сундуках и шкафах было много ковров, платья. Это, оказывается, было Катино приданое. Она была еще очень маленькой, но приданое уже готовилось вперед за много лет.
На одной из стен висели какие-то купеческие медали, значения которых я понять не мог.
Вся обстановка этого дома казалась мне тяжелой, угнетающей, почти страшной. И не без удивления я узнал, что Мишу, который так гордится своей гимназической серебряной бляхой, отец сечет, когда он попадается под тяжелую руку. Миша проговорился об этом, а потом застеснялся. Его поразило, что я удивляюсь. Как же, так полагается, так надо…
После этих не слишком удачных визитов к Крашенинниковым я особенно оценил уют квартиры Анны Робертовны. Все мне здесь казалось веселым, добрым, радостным — и цветы, и безделушки на столах, и портреты Добролюбова, Чернышевского, Писарева, Комиссаржевской на стенах.
Анна Робертовна была домашней учительницей, занималась с детьми дошкольного возраста. Уроки ее были тоже добрыми и простыми, это были, скорее, не уроки, а задушевная беседа с детьми, может быть напоминавшая игру. Я незаметно постиг в этих беседах основы русской грамматики и истории, а затем и математики. Тут искусно применялись и кубики, и другие наглядные пособия, вроде разноцветных палочек, которые позволяли знакомить со счетом, умножением, делением. Я и сейчас благодарен моей первой учительнице за ее милые, веселые, радостные уроки. И не я один. Уже в студенческие годы я встретился с одним из ее учеников.
— Вы тоже учились у Анны Робертовны? Помните, как это было славно? — говорил он.
Не помню, от кого я услышал, что Анна Робертовна была социал-демократкой. Я тогда с трудом выговаривал эти мудреные слова и совсем не понимал их значения. А оказывается, повторять их и не надо было. Когда я как-то сказал это дома, при гостях, мама меня перебила: «Не надо болтать лишнего». Я удивился. Разве моя учительница может сделать что-то плохое, недоброе? Нет, не может, я был убежден в этом.
Уже несколько позже я увидел у Анны Робертовны листочки, напечатанные на прозрачной бумаге. Ее сын гимназист Лева сказал, что это дело серьезное, не для детей, и чтобы я постарался об этом забыть. Лева был гимназистом восьмого класса. Он всегда носил очки, увлекался математикой и стал через много лет профессором математики. Он любил гулять со мной и объяснять, где, как и что происходит в городе.