«Человек — это звучит гордо». Эти горьковские слова впервые прозвучали со сцены из уст Сатина — Станиславского.
Всем своим замечательным творчеством он утверждал эту гуманистическую мысль.
ТАКИМ Я ЕГО ЗНАЛ
Хотелось бы вспомнить о великом поэте словами, непохожими на другие. Он был человеком исключительно многогранным, ярким и очень сложным.
Я считал себя поклонником его поэзии с юношеских лет, но нас было тогда немного, и надо мной иногда смеялись: «Тоже нашел поэта!» Да, Маяковского в ту пору многие не понимали. Это может показаться сейчас странным, но это было так.
На моих глазах стало резко меняться отношение слушателей и читателей к его стихам. Нельзя сказать, что это произошло мгновенно. Это был процесс длительный и сложный; однако в последние годы жизни Маяковский добился всенародного признания, стал подлинным поэтом революции.
Я знал Маяковского как борца, спорщика, прирожденного полемиста. Эти его качества сложились в непрерывной борьбе. Насколько я помню, он не так уж больно реагировал на всякие критические отзывы, не страдал, если его ругали; по-моему, он разделял эти отзывы не на положительные и отрицательные, а на глупые и умные. Глупые его обычно раздражали. «Он глуп, как телефонная книжка, что с него возьмешь!» — помню его характеристику одного критика. К умным он относился со вниманием, даже если писавший не соглашался с поэтом. Перед Маяковским стояла задача переубедить товарища, и часто он добивался этого. Он был самолюбив, но ценил все талантливое в искусстве, в том числе и в искусстве критика.
Я помню, как он заразительно смеялся, рассматривая три карикатуры: это были карикатуры на него самого, и, право, довольно злые. Они доставили поэту немалое удовольствие.
Маяковский никогда не считал, что все должны понимать и принимать каждую строчку его стихов. Он любил, когда с ним полемизировали умело и умно. Более того, он всегда стремился вызвать такую полемику, и не только во время эстрадных выступлений, но даже в товарищеской среде.
Другое дело, что немногие с ним отваживались спорить. Боялись меткости его языка, силы его слова. Я знал десятки, а может быть и сотни людей, которые признали значение поэзии Маяковского, поняли его стихи, только услышав самого поэта. Это были люди разного возраста, разного воспитания, разных взглядов.
Я познакомился с Маяковским в 1926 году в редакции ростовской газеты «Молот». До этого времени я несколько раз слышал поэта, увлекался его стихами. Но вот теперь я написал статью для «Молота», в которой говорилось, что Маяковский — замечательный революционный поэт, близкий к пролетариату, но все же не пролетарский художник. В ту пору пролетарским поэтом считался член соответствующей литературной организации или поэт, работавший у станка.
Во время своего выступления в Ростове Маяковский ругал мою статью, уделив ей гораздо больше внимания, чем она того заслуживала. На следующий день в редакции я робко подошел к Маяковскому и представился как автор этой злополучной статьи.
— Вы меня ругали! — сказал я.
Мне показалось, что Маяковский как-то застеснялся. Ему было неловко, что он меня обидел.
— Ну что вы, ругал… Нет… придирался. Ведь должен был я начать разговор с публикой с чего-то ей знакомого!
Я рассказал Владимиру Владимировичу, как увлекался его стихами с детских лет, как мы читали его стихи на улицах и ставили его пьесу.
— Ну вот, — сказал Маяковский, — мы, оказывается, старые друзья. Едемте со мной.
Он сказал это тоном, не допускавшим возражений. Я не знал, куда и зачем мы поедем. Мы отправились на извозчике в крупнейший местный книжный магазин. Маяковский там расспрашивал, как идет продажа стихов, какие книги покупают. Интересовался всем этим по-деловому, что-то набрасывал в своей записной книжке.
— Есть ли в продаже книги Маяковского?
— Были, — сказал продавец. — Все проданы!
— Кажется, есть в подвале, на складе, — добавил заведующий магазином.
Мы спустились в подвал. Нашли там тридцать книг Маяковского, изданных в разное время.
— Сейчас они будут проданы! — сказал поэт, снял пиджак и встал за прилавок. Он сразу привлек внимание публики. Стали заходить с улицы.
Маяковский спрашивал фамилию покупателя и делал соответствующую надпись, правда очень лаконичную: «Такому-то — Маяковский». Образовалась небольшая очередь, и книги были проданы очень скоро.
— Сколько времени я продавал? — спросил он, обращаясь к заведующему магазином. — Кажется, восемь минут. А у вас в подвале книги пролежали уже полгода.